Софи ничего не ответила. Они некоторое время смотрели друг на друга, после чего полицейский вновь нарушил молчание:

– Что ж, не стану вас задерживать. Я захватил с собой провизию – может быть, потом мы вместе выпьем чаю?

– Мысль хорошая, но я буду занята, и мне будет некогда готовить чай, – поспешно сказала Софи.

– И не нужно. – Наконец он отошел в сторону. – Я сам схожу на кухню и сам все приготовлю.

Она еще раз его поблагодарила, протиснулась мимо и поспешила наверх, ругая себя за то, что его идея так ее обрадовала. Однако она была всего лишь человеком и не могла полностью отгородиться от других людей. И разве не полезно иметь союзника в полиции? Но ведь он захочет знать все, а Софи не могла позволить ему узнать даже малую часть того, что она затеяла. Она подумала о безобидной картине на стене своей спальни и спрятанных за ней взрывоопасных бумагах; картина словно пульсировала каждый раз, когда она на нее смотрела. Там черным по белому Гитлер и герцог Виндзорский делились своим видением будущего, которое повергало ее в ужас.

Когда в одиннадцать часов констебль Дедхэм постучал в дверь, она сказала, что не может позволить себе сделать перерыв и в любом случае боится пролить чай на важные документы. И решительно закрыла дверь, стараясь не смотреть на его разочарованное лицо.

К концу недели у нее уже сложилось некоторое представление о предстоящей задаче, и она сказала библиотекарю, что, учитывая ее другие обязанности, на изучение и каталогизацию содержимого всех ящиков у нее уйдет около шести недель. Он обращался с ней с еще большей учтивостью, чем прежде, повторяя, какую замечательную работу она выполняет, и она могла бы почувствовать себя виноватой, если бы не напоминала себе, что именно из-за этой миссии она и приехала в Виндзор – или, скорее, была направлена туда. В субботу вечером она спала со стенограммой под подушкой, а утром, перед отъездом на вокзал, спрятала ее в лиф и лишь в туалете поезда переложила ее во вчерашний выпуск «Дейли Миррор». Она высматривала знакомую шляпку-таблетку тети Джейн, однако на сидевшей на скамейке женщине был платок, низко надвинутый на лоб. Но Софи узнала ее туфли. Она положила газету на скамейку между ними и поднялась, чтобы уйти.

После того как Софи передала стенограмму, у нее от облегчения закружилась голова, но на этот раз бренди в «Ритце» не будет: она не могла позволить себе развить эту привычку. Она села на ближайший поезд до Виндзора и поспешила в свою комнату, как зверь, возвращающийся в свое логово.

– Так быстро вернулись? – удивилась Мэгс. Она вышла из своей комнаты, как только Софи открыла дверь. – Все в порядке?

– Все хорошо, спасибо, – вздохнув, ответила Софи, – но в Лондоне так шумно, что у меня разболелась голова.

– Вам лучше прилечь, – посоветовала Мэгс. – Хотите, я принесу вам обед на подносе?

– Спасибо, но я не голодна, – отказалась Софи, хотя на самом деле умирала от голода.

Отдохнув, она отправилась на долгую прогулку. Она остановилась в пабе и съела мясной пирог в саду с кружкой крепкого пива. Вспомнив о констебле Дедхэме, она решила, что накопит на велосипед и станет исследовать окрестности. Работа не даст ей скучать, и со временем она привыкнет жить одна: свободная, как птица, что кружит над головой в пустом небе. Возможно, однажды она смирится с отсутствием вестей от Ханны и отпустит сестру, позволив ей жить своей жизнью, не обремененной грузом ожиданий. Пока же ей хватало забот, и она старалась оставаться незаметной в замке, несмотря на враждебность мисс Престон, и выполнять как официальные, так и неофициальные обязанности. Она не могла чувствовать себя уютно в доме Виндзоров, как умели это делать Мэгс и Джей-Би, которые, по ее представлению, были не способны справляться с реальным миром. В замке их баловали, окружали заботой, но удерживали на своих местах в соответствии с традициями и жесткой субординацией.

«Это не твои люди», – сказала она себе, когда в конце июня в Лондоне умерла мать королевы, и все домашние погрузились в траур. Графиня Стратмор скончалась мирно, и Софи не трогала скорбь королевы – в отличие от Мэгс, которая несколько дней ходила с покрасневшими глазами, и Джей-Би, которая стала непривычно тихой. Она не радовалась и триумфальному государственному визиту королевской семьи во Францию, где королева сияла в траурном белом наряде, созданном Норманом Хартнеллом. Семья Софи распалась, и она не могла найти утешения в другой. Ей приходилось держаться особняком, в ее сердце теплилась память о Вене, а ненависть к нацистам горела так же ярко.

Она часто думала о Тамаре Гроссман и обратилась от ее имени к экономке в Виндзоре, но ей сказали, что в настоящее время вакансий нет, а если появятся, то предпочтение отдадут англичанкам – особенно в такое время, когда за границей так много неприятностей. Софи также потратила несколько часов, обходя городские пекарни и гостиницы, но и там никто не хотел брать на работу иностранку. «Не сдавайся, – мысленно умоляла она Тамару. – Я тебя не забыла».

Время шло, и нежный зной раннего лета сменился жарким августом, наполненным раскатами грома. Утро Софи проводила в Королевских архивах, стараясь не попадаться на глаза мисс Престон, когда та изучала коллекцию, а вторую половину дня – во Фрогмор-Хаусе или форте Бельведер, уединенном доме герцога Виндзорского, в который он приезжал на выходные, и познакомилась с ним ближе, чем хотелось бы. Она не нашла ничего, что имело бы большое политическое значение, но наткнулась на несколько писем к нему от герцога Кентского: принца Георга, младшего из четырех братьев.

– Еще больший распутник, чем Эдуард, – сообщила ей Джей-Би. – Умный, но необузданный, хотя и остепенился после женитьбы на Марине (то есть принцессе Марине Греческой) и рождения детей. Думаю, они с Эдуардом все еще близки, хотя Марина и Уоллис, по-видимому, не ладят.

Братья пользовались услугами одного портного, так что в письмах часто обсуждались двубортные и однобортные костюмы и точная ширина манжет брюк. Софи также обнаружила записку, вложенную в экземпляр книги Сассуна «Мемуары охотника на лис», в которой говорилось об интимной переписке принца Георга с неким человеком по имени «Р» в Париже: он оказался первоклассным шантажистом и мог поставить в неловкое положение всех. Эдуард, очевидно, помог брату, потому что позже Софи нашла восторженное письмо с благодарностью за то, что он уладил «парижское дело». Она достала оба послания, чтобы передать библиотекарю на их обычной еженедельной встрече в