"Всё это неважно, – раздражённо ответила я. – Суть в том, что гора была любимым местом Грибоедова (а не 'Грибадерова', как ты его назвал), и мне кажется, что было весьма интересно узнать, почему она получила такое название".

"Хорошо, хорошо, – пробубнил Вик, – но, будь добра, не забывай, что я замёрз, и чуточку ускорься. Хлопнуть водки сейчас бы не помешало".

Я бессердечно пропустила мимо ушей этот молящий комментарий, а Аида, которая была с нами, захихикала, бормоча: "Грибадеров … хлопнуть … американцы смешные", – тогда как Ениколопов продолжил нам всё подробно показывать.

Большую стеклянную витрину занимали оригинальные рукописи, находясь, как я отметила, в идеальном состоянии. Рядом с витриной стоял шкаф со всевозможными изданиями сочинений поэта. А помимо того, было много редких изображений, к примеру: "Встреча Пушкина с гробом Грибоедова"; пикник на горном лугу с несколькими дамами, сидящими вокруг чайного столика, на котором стоит самовар; портрет мингрельской княжны, жившей в Париже, в которую был влюблён Наполеон III; и, наконец, великолепный портрет прадеда Паскевича в фельдмаршальских регалиях. Рассматривая все эти картины маслом, акварели, эскизы и оттиски, я вскоре наткнулась на самый прекрасный портрет – моей прабабушки в белом муслиновом платье с высокой талией. Как же удивительно было найти все эти фамильные вещи в горном домике!

"Она была сестрой Грибоедова, её звали Елизаветой, и она вышла замуж за князя Паскевича", – сказала я Ениколопову, который посмотрел на меня с удивлением.

"Откуда вы это знаете? – полюбопытствовал он. – Да, это так, Паскевич женился на Елизавете Грибоедовой, но мне кажется, что вы чуть ошибаетесь, и она была кузиной поэта, а не его сестрой".

"О, я не знала, что двоюродной – призналась я. – Всегда считала, что родной".

"Но откуда вы так много знаете об этих семьях?" – настаивал он.

"О, я всегда интересовалась ими, – ответила я, а потом, желая слегка покрасоваться и удивить его, продолжила. – А у Елизаветы Паскевич была дочь, княжна Анастасия, вышедшая замуж за князя Лобанова-Ростовского, и у тех также была дочь, княжна Мария, которая, выйдя замуж, родила дочь Ирину". И я произнесла "Ирину" очень медленно, гадая, заметит ли он взаимосвязь. Но тот выглядел только ещё более озадаченным и, качая головой, повторил: "Вы действительно многое о них знаете, – а после продолжил. – Грибоедов оказал на своего зятя достаточно сильное влияние, ведь именно благодаря ему Паскевич открыл в Тифлисе работный дом для женщин, отбывавших тюремное заключение, и коммерческий банк, а также ввёл ряд мер по развитию шёлковой, винодельческой и других отраслей промышленности. Его карьера была короткой, но бурной. В 1826-ом он был арестован за дружбу с декабристами, затем освобождён и впоследствии принимал активнейшее участие в подписании Туркманчайского трактата64. Хотя бо́льшая часть заслуг и досталась Паскевичу, всю работу проделал Грибоедов. Однако он был принят в Петербурге с большими почестями и назначен посланником в Персию. Он успел обвенчаться с грузинской красавицей княжной Ниной Чавчавадзе, уехал в Персию и там был убит в 1829-ом во время бунта. Его тело было перевезено обратно в Тифлис, и вот что пишет его друг Пушкин в своём 'Путешествии в Арзрум': "Я переехал через реку. Два вола, впряжённые в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. 'Откуда вы?' – спросил я их. 'Из Тегерана'. – 'Что вы везёте?' – 'Грибоеда'. Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис. Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге пред отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия".

И действительно, странная история, а ещё более странным является совпадение, что все трое наших великих поэтов: Пушкин, Лермонтов и Грибоедов – умерли молодыми и насильственной смертью.

Покинув музей, мы отправились к захоронению в небольшом пантеоне неподалёку. Оно находится в гроте, и над входом в него есть надпись на грузинском: "Здесь похоронено тело Грибоедова". Надгробие является работой знаменитого скульптора Кампиони и выполнено из чёрного мрамора с бронзовым крестом, основание которого обнимает стоящая на коленях бронзовая плачущая женщина. Надпись на могильном камне гласит: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?"

Когда мы уже собирались уходить из некрополя, Ениколопов вдруг сказал: "Послушайте, вы, судя по всему, весьма сильно интересуетесь Грибоедовым, а также свободно говорите как по-английски, так и по-русски. Так почему бы вам не перевести 'Горе от ума' на английский? Это же никогда не делалось ранее должным образом, кроме как в прозе сначала в 1857-ом и ещё раз намного позже. Отчего-то мне хотелось бы, чтоб это сделали именно вы. Разве это не странно, учитывая, что мы всего несколько часов назад познакомились?"

"Действительно странно, – ответила я. – И это паломничество в музей и к могиле Грибоедова мне кажется сном. Я бы с удовольствием перевела 'Горе от ума', но как же я смогу это сделать, ведь я не поэтесса? Я подумаю об этом и позже дам вам знать, когда вернусь в Америку. Но большое спасибо за то, что предложили мне это сделать! Вы даже не представляете, какое удовольствие мне этим доставили".

"Пожалуйста, отнеситесь к моему предложению серьёзно", – повторил Ениколопов перед тем, как мы, пожав ему руку, оставили того стоять там, где впервые увидели перегнувшимся через перила балкона, а сами начали спуск в Тифлис с горы Давида65.

По пути мы остановились у бывшего Воронцовского дворца, и нам посчастливилось получить разрешение его посетить. Он оказался шедевром дурновкусия с псевдоперсидским залом, в котором теперь были представлены многочисленные чертежи проектируемых домов для рабочих, большим белым бальным залом, ставшим местом заседаний Совета, и несколькими гостиными, превращёнными в канцелярии. Кабинет графа Воронцова сделался приёмной председателя Совета.

Хотя дворец и был несуразным, его сад оказался красивым с несколькими внутренними двориками в восточном стиле, широкими прямыми аллеями, чудесными деревьями, кустарниками и цветами и рядом фонтанов и бассейнов. В центре сада, на пересечении аллей, стояла статуя Ленина.

Вечером мы пошли в театр и посмотрели пьесу "На дне" Горького. Она была замечательно поставлена, и мы заметили, что публика выглядела гораздо добротнее и наряднее одетой, чем та, что мы видели в Москве и Ленинграде, и когда я поделилась этим с сидевшим рядом со мной человеком, тот воскликнул: "Ну разумеется! Запомните, Грузия – не Россия, и мы здесь живём