"Ну, Грибоедова, разумеется. Тут собрана богатая коллекция его рукописей, портретов и различных вещей. Но сейчас их увидеть не получится, поскольку музей официально закрыт на ремонт. Приходите опять через три недели".

"О, но мы не сможем, – простонала я, трагически разводя руками и стараясь выглядеть как можно более жалкой. – Мы американцы, приехали из Филадельфии и уже на днях покидаем Тифлис".

"Так вы действительно интересуетесь Грибоедовым?" – строго спросил молодой человек.

"Интересуюсь ли?! Да ведь я же его …" – и уже собиралась открыть, что являюсь правнучатой племянницей поэта, когда Вик, похоже, постоянно угадывающий, что именно я намереваюсь сказать, дёрнул меня за рукав и прошептал: "Пожалуйста, не говори ему, кто ты. Ты же знаешь, что этого лучше не делать".

Поэтому я проглотила конец фразы, но, судя по всему, успела показать, как мне не терпится попасть внутрь, поскольку молодой человек внезапно улыбнулся и, сказав: "Подождите минуточку, я спущусь", – исчез на несколько секунд, а потом снова возник в воротах, гостеприимно распахнув их настежь.

"Входите, – радушно промолвил он. – Видите ли, мы закрыты, поскольку в музее ведутся работы, но так как вы приезжие из-за рубежа и собираетесь уезжать из Тифлиса, я сделаю для вас исключение, ведь было бы просто преступлением отпустить вас, не показав грибоедовских рукописей".

Страшно взволнованная, я взбежала по нескольким ступенькам, ведущим на небольшую площадку перед скромным двухэтажным белым музейным домиком, и горячо пожала руку пригласившему.

"Я хранитель музея, моя фамилия Ениколопов, и я внук близкого друга Грибоедова, – представился он. – А вы кто?"

"Наша фамилия Блейксли".

"Блейксли звучит как американская или английская, но как же вам удаётся так свободно говорить по-русски?"

"Я русская по рождению".

"А как ваша девичья фамилия?"

"Ирина Скарятина", – ответила я.

На мгновение он растерялся, в его глазах появилось озадаченное выражение, однако он промолчал, и мы вступили в музей.

"Официально он называется музеем писателей и был основан в 1930-ом году, – начал свой рассказ Ениколопов. – Он состоит из двух частей. Наверху у нас хранятся рукописи, портреты, одежда и вещи наших собственных кавказских поэтов и писателей. А на первом этаже размещается музей Грибоедова. Видите ли, он когда-то жил в этом доме. Как вы, вероятно, знаете, он приехал сюда в 1818-ом после печально известной любовной связи и дуэли. Посмотрите, что писал о нём Пушкин в своём 'Путешествии в Арзрум'". И он открыл старый томик на специально заложенной странице, где я прочитала следующие слова: "Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностию, уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в уединённых, неусыпных занятиях".

"Перед отъездом он изучал арабский и персидский языки, – продолжил Ениколопов, – а также литературу Востока. В сентябре 1818-го года он покинул Петербург, но в те времена путешествовать было непросто, добираться куда-либо приходилось долго, и лишь к середине октября он достиг Кавказского хребта. Переваливая через него по Военно-Грузинской дороге, он написал вот что" (и я перевела это Вику): "Округ меня неплодные скалы, над головою царь-птица и ястреба́, потомки Прометеева терзателя; впереди светлелись снежные верхи гор, куда я вскоре потом взобрался и нашёл сугробы, стужу, все признаки глубокой зимы; но на расстоянии нескольких вёрст суровость её миновалась: крутой спуск с Кашаура ведёт прямо к весенним берегам Арагвы; оттуда один шаг до Тифлиса".

"Звучит знакомо, хотя и несколько высокопарно, – одобрил Вик. – Он всё описывает очень хорошо, действительно очень хорошо".

"Ещё бы! – вскричала я в негодовании. – Разве тебе не ведомо, что он один из наших величайших поэтов?"

"Ведомо, но мне здесь холодно. Пальцы на ногах уже онемели. Думаю, они отвалятся, когда я сниму свою обувь. Так что, пожалуйста, давай-ка поторопимся".

Но я вовсе не собиралась торопиться, особенно когда в кои-то веки мне представилась возможность увидеть подлинники рукописей и личные предметы Грибоедова, и, к недовольству Вика, бродила и бродила там, пока не осмотрела всё без исключения.

В 1821-ом году, находясь в Персии с дипломатическим поручением в качестве секретаря русской миссии, Грибоедов задумал свою знаменитую комедию "Горе от ума", которой суждено было стать русской классикой, поставив его в один ряд с нашими наиболее прославленными поэтами. По словам его современника Булгарина: "Будучи в Персии, Грибоедов мечтал о Петербурге, о Москве, о своих друзьях, родных, знакомых, о театре, который он любил страстно и об артистах. Он лёг спать в киоске, в саду, и видел сон, представивший ему любезное отечество, со всем, что осталось в нём милого для сердца. Ему снилось, что он в кругу друзей рассказывает о плане комедии, будто им написанной, и даже читает некоторые места из оной. Пробудившись, Грибоедов берёт карандаш, бежит в сад, и в ту же ночь начёртывает план 'Горя от ума' и сочиняет несколько сцен первого акта".

"И с тех пор, – добавил Ениколопов, – Грибоедов не переставал работать, пока не закончил свою комедию. К сожалению, цензоры, сочтя её клеветническим пасквилем, к постановке не допустили, и Грибоедов видел её на сцене лишь единожды, и то в 1827-ом году в Эривани, где какие-то его друзья, желая удивить его, поставили это творение. То был первый и последний раз, когда он посмотрел пьесу, впоследствии написав одному из актёров, что те подарили ему в его жизни самые счастливые минуты.

Когда он жил в Тифлисе, его любимым местом прогулок была гора Давида, откуда, как вы сами убедились, открывается столь дивный вид на город".

"А почему она называется горой Давида?" – захотел узнать Вик.

"Согласно старой легенде, она получила это имя в честь монаха, которого звали Давидом и который, подвизавшись на ней, славился своей тихой молитвенной жизнью вдали от шумного города. Но однажды другая юная монахиня забеременела, и враги Давида подговорили ту обвинить его в соблазнении. Она так и сделала, и Давида вызвали на публичный суд. Придя туда, он коснулся живота девицы, и она тут же разрешилась камнем, и с того дня это место стало называться 'Кашвети', что означает 'рождение камня'. В память об этом событии Давид стал небесным покровителем бесплодных женщин и после его смерти к его святилищу совершались бесконечные паломничества".

"Я не понимаю, а какое отношение эта история имеет к 'Грибадерову'? – ворчливо заметил Вик. – И ещё, как Давид мог прилюдно трогать живот девушки? И почему она потом родила камень? А если это так, то зачем бесплодные