Доктор Стори указал на кожаные ремешки по обе стороны от меня. Если будут ухабы, Сиделка Коннолли, лучше держаться, сказал он.
Но дорога-то ровная, заметила Мама, когда мы въехали в тень.
С места экипаж двинулся рывком. Верхнюю часть каждой дверцы занимали окна, закрытые на крючки. Стекло пронизывали косые вечерние лучи, освещая внутренность кареты, будто комнатку: стены, мягкий изгиб большого заднего сиденья, нижняя часть дверей и даже потолок были обтянуты блестящей серой материей. По всем четырем стенам тянулся мягкий валик, я на него оперлась.
Видишь? – сказала Мама. Мы уже в сад приехали.
Доктор Стори встал, открыл боковые окна, закрепил изнутри, пристегнув углы к крючочкам на потолке. С обеих сторон от нас проплывали просторы будто волшебные, знакомые, но странные: настоянный воздух и сады, деревья и скамейки, расчертившие траву прогулочные дорожки, теплицы. Потом хозяйственные постройки – одна, другая, ехали мы по самой широкой дорожке, тряска унялась. Казалось, все уплывает вспять. Носками ног я почти касалась их носков, и получалось, что я продвигаюсь задом наперед, опережая Маму и доктора Стори. Было очень странно видеть их так близко друг к другу и хотелось смотреть прямо вперед между ними, в узкое заднее окошко. Внезапно там возникло лицо Плевела, он улыбнулся, поняв, что я его вижу, – он умудрился нагнать экипаж и прыгнуть сзади на подножку. То появляясь, то исчезая, он распрямлялся, пригибался, выплясывал. Оставалось надеяться, что он умеет спрыгивать, а то ведь недолго попасть под колеса…
Прекрасный вечер, сказал доктор Стори. Он устремил взгляд на мисс Дженет и, похоже, ждал, когда она заговорит.
Прямо… май, ответила она, поворачиваясь в сторону своего открытого окна.
Воистину, мисс Дженет. Многие отмечают, что осени в этом году не случилось. Но для нас подобные вечера – сплошное удовольствие. Одет он был так же, как и на работе, но вел себя иначе, хотя и не переставал наблюдать и обдумывать.
Мама заранее мне сказала, чтобы я держалась воспитанно и много не говорила. Доктор Стори, сказала я, большое вам спасибо за приглашение.
Не за что. Мисс Дженет очень к вам привязана – тут он подался вперед, – она говорила мне, что вы для нее почти как член семьи.
О. Да, сэр. Мы сильно друг к другу… привыкли.
Бывает, что тот, кого ты сам выбрал в родню, делается даже ближе прочих, заметил он.
Я кивнула, не до конца поняв смысл его слов. Он положил обе ладони на круглый серебряный набалдашник своей трости и держал ее перед собой с очень довольным видом. В тесном пространстве кареты я разглядела, что его изящные, красивой формы руки прекрасно ухожены, что кость у него тонкая, почти хрупкая. Из него не вышел бы фермер или дровосек, он не построил бы дом в глуши, но его спокойные серые глаза меня притягивали. Хотелось ему сказать, что я боюсь Папу.
Колеса у экипажа такие… яркие, сказала я.
А, да, сказал он, и кстати, парадная краска еще и практична. Яркие цвета отпугивают местных браконьеров, которые порой забираются сюда по вечерам поохотиться на кроликов и фазанов. Это, разумеется, запрещено, но… они обычные работяги.
И как ведь тепло, в садах белки и птицы, сказала я. А у нас в это время уже снег, глубокий снег… я осеклась в ответ на Мамин предупреждающий взгляд.
Он, впрочем, со мной согласился. О да, и здесь, сказал он, почти всегда ложится снег, за несколько недель до Рождества. Он нагнул ко мне голову. Вы собираетесь в гости к родным, Сиделка Коннолли?
Он забыл про ту нашу беседу? Или проверяет. Нет, сказала я, у меня нет родных, моя семья… здесь.
Словечко это повисло в воздухе будто капля, такая раздутая, что не упасть. Я почувствовала себя внутри этой капли, мягкий и тесный салон экипажа вдруг будто бы засветился. Обшитые тканью пуговицы в углублениях на обивке горели фонариками, обдавая испод моих глаз обжигающим жаром.
Мама привстала, перегнувшись через доктора Стори, чуть касаясь плечом его сюртука. Посмотрите, доктор Стори, в свое окно. Луга еще зеленые, а вот в яблоневом саду листья пожелтели. Как в детской… как там называются эти истории? Про волшебство… она встретилась с ним взглядом. А потом потянулась дальше, взяла меня за запястье, пересадила к себе.
Он улыбнулся ей, ее близости. Сказки? – предположил он.
Да, сказала она, я не могла слово вспомнить. Рассмеялась дребезжащим, не своим смехом, откинулась назад, совсем с ним рядом. Мы не можем немного подвинуться, доктор Стори? – спросила она. Сиделка Коннолли, возможно, из тех, кому трудно ездить спиной вперед, да и воздух с этой стороны очень приятный.
Я оказалась в тесном пространстве между Мамой и открытым окном, в ближнем, умягченном подушками углу экипажа. Закрыла глаза, чтобы свет не мелькал, почувствовала, как она больно ущипнула меня за предплечье под складками платья. Если заснуть, потерять счет времени, как оно бывало, когда проблески света звали меня – плыви прочь, а куда? Обратно к Дервле, в далекие времена…
Сиделка Коннолли, сказала Мама, высуньтесь вот здесь подальше, увидите наших подобранных в масть лошадок на дороге, здесь как раз открытое место.
Я высунулась в открытое окно подышать, она сдавливала меня руками. Утром дождик прибил пыль, воздух был упоительным и зеленым. Я видела рыжеватые округлости лошадиных боков, двигавшиеся под упряжью, развевающиеся черные гривы. Мы преодолели подъем и оказались высоко над луговиной, начали спускаться по дуге к ровному участку дороги, который я прекрасно знала. Набрали скорость. Мне не хватало колокольчиков под дугой, как в той песне про День благодарения, снег и бабушкин домик[13]. Звон, говорила она. Или гусь. Как сильно Мама изменилась благодаря доктору Стори. Воздух, прошитая солнцем дорога, густой лес, даже движение экипажа – все казалось делом его рук. Оставалось надеяться, что он не читает с той же легкостью мои мысли.
Тут экипаж затормозил так резко, что даже заскользил по дороге, прямо как те сани из старинной песенки, а потом замер под углом к лесу. Лошади, наполовину развернувшись, фыркали. Мне было их отлично видно в открытое окно, видно и черную медведицу с тремя медвежатами, шагах в пятидесяти. Медведица встала на задние лапы и осторожно переступала, загребая передними воздух. Ростом она неожиданно стала выше экипажа, на груди две белые звездочки, и она издавала звук, не похожий на лай или рычание, скорее прерывистый вой. Лошади, хоть и в шорах, учуяли мускусный запах, задергались, а Ночной Страж пытался их смирить.
Доктор Стори стукнул кулаком по стене снаружи и выкрикнул: О'Шей! Стреляйте…
Тихо! – сказал Ночной Страж. Замрите.
Я выглянула в заднее окно, поднесла палец к губам, подавая сигнал Плевелу. Нужно ему забираться к нам – дорога слишком узкая, не развернешься, назад тоже не сдать – такой побег невозможен. Я почувствовала легкое прикосновение пальцев доктора Стори к своим плечам – он сместился, закрыл и запер окно. Но и сквозь стекло я видела медведицу, она вытянулась во весь рост на задних лапах, запрокинула голову носом вверх, будто принюхиваясь. Легко опустилась на все четыре лапы и будто бы раздулась сильнее прежнего, чтобы нас напугать. Матери-медведицы проворны и свирепы, а такого размера… Дверца моя тесно прижималась к высоким стеблям цветов у обочины. Мама схватила Плевела за плащ, а я в оцепенелом молчании показала ему, чтобы перелезал ко мне. Мама с доктором Стори смотрели в свое запертое окно, а я приоткрыла дверцу со своей стороны, нащупала Плевела и рывком втащила внутрь. Он скрючился у меня в ногах, я снова заперла дверцу. Когда б я могла укрыть
