Слышит, как она зовет его; воскресенье закончилось. Городским пора уезжать, женщины мешают суп в кастрюлях, гонят его за дверь. У Гексум приготовлена большая миска с мыльной водой и петельки на палочках для детишек, которых она зовет своими пятью птенчиками. Скоро они уже выдувают мыльные пузыри, большие, переливчатые и разноцветные. Девчонки бегают и ловят. Мальчишки прыгают внутрь, ради влажного взрыва, когда пузырь лопается.
Томас Киркбрайд Стори
ПАЦИЕНТКА ДОКТОРА СТОРИ
Он принимал ее почти каждый день и делал записи сразу после приема, якобы совершенствуя давний свой терапевтический метод – перенести на бумагу произнесенные фразы, – готовясь к работе с этой пациенткой, столь внезапно появившейся там, где вроде бы появиться не должна. Прочитывая строки, выведенные его четким почерком, он вспоминает, что голос и речь, доверие, безопасность начали ее высвобождать, позволили в итоге выбрать себе убежище.
Как вас называли в детстве, мисс Дженет.
Полагаю, что Дженет.
Выходит, Дженет – не фамилия. Раньше вы не были в этом уверены.
«Мисс» – это ведь вежливое обращение, доктор Стори? К незамужним женщинам…
Это, мисс Дженет, очередной ключ к тому, в каком обществе вы жили до Войны.
Но, доктор Стори, я уверена, что в справедливом обществе должны уважать любых женщин. Это как при «моральном лечении», верно?
Он согласился, что это так, хотя, возможно, они на своем веку такого мира не увидят. Во время встреч она побуждала его говорить о себе, задавала прямые вопросы. Несколько раз он ощутил в ее присутствии своего рода сдвиг – пространства, или света, или восприятия. Он такого не ждал и с удовольствием – а можно сказать, что и с жаром – предвкушал ее музицирование в Обществе содействия и ужины у него в комнатах. Только в этих случаях у него появлялся повод пристально смотреть на нее в присутствии других. Он говорил себе: все это лишь предисловие, и не видел ничего дурного в том, чтобы поделиться некоторыми фактами, на которые она откликалась с отменной прозорливостью. Он рассказывал про то, как Томас Стори Киркбрайд ввел «моральное лечение» в Пенсильванской больнице. Она расспрашивала о его семье, образовании. Жива ли его матушка. Нет, ответил он. Его мать, двоюродная сестра его наставника, доктора Киркбрайда, десять лет как скончалась. Я единственный сын, и вскоре после ее смерти отец женился снова. Ваш отец начал новую жизнь, заметила она. Я на него не в обиде, сказал доктор Стори, но я был сильно поглощен учебой и жил с Киркбрайдами в Филадельфии. Он, помнится, ей сказал, что теперь считает своей ближайшей родней работу.
Доктор Стори, могу я спросить, как вас называли в детстве?
Меня называли Томасом.
Не Томом. И верно, вы не Том.
Я был Томасом Киркбрайдом Стори. Мама моя вышла замуж за одного из кузенов Стори и назвала меня в честь преуспевшего дядюшки, только переставив слова. Кстати, доктора Киркбрайда она называла моим дядей. Мы часто ездили к ним в Филадельфию. Его дети мне были почти как братья и сестры.
Выходит, у вашего дядюшки была счастливая семья. То есть знаменитый доктор Киркбрайд был еще и образцовым семьянином.
Он объяснил, что дядя его овдовел, но через некоторое время женился снова – на бывшей пациентке. Она излечилась и много лет была его бессменной помощницей. Он ей помог, как вы помогаете мне, заметила мисс Дженет. Потом, помолчав, осведомилась, были ли у них дети, и он почувствовал тревогу в ее голосе. Несколько, ответил он. Его вторая жена хотела…
Это, вставила она торопливо, у меня не получится. Я никогда не должна… рожать детей.
Он заметил, как она отвела взгляд. Значит, и не надо, произнес он поспешно.
Она чуть придвинулась к нему, а он к ней. Колени их почти соприкоснулись. О своем детстве – такие воспоминания обычны для пациентов – она говорила осторожно и сдержанно, при этом в обществе других не замыкалась и отличалась редкостной наблюдательностью. Все это убедило его в том, что рассудок у нее не замутнен, хотя и есть нарушения речи. Тем не менее во время приемов он задавал ей прямые вопросы. Хочет ли она, чтобы к ней вернулась память. Помнит ли свои детские годы. Она говорила лишь, что была… пленницей, а с момента попадания сюда чувствует себя ребенком. Каждый день что-то новое. А что, спросил он, было с вами в дороге сюда? Девочка, сказала она, приносила ей еду. Вы имеете в виду Сиделку Коннолли? Девочку, которая вас сюда сопровождала? Как, спросил он тут же, вы ее называли, прежде чем приехали к нам? Да никак, ответила мисс Дженет. Я только здесь с ней толком познакомилась. Она мне… почти как сестра. А потом пациентка подалась вперед и улыбнулась, просветлела лицом и спросила, можно ли, чтобы Сиделка Коннолли сопровождала их нынче вечером на прогулке в экипаже. Разумеется, ответил он и добавил, что погода ясная, а теплых дней впереди уже немного.
Он полагал, что сиделка как-то связана с ее прошлой травмой, однако ее почти семейственное отношение к девушке явственно ниже ее по социальному статусу свидетельствовало о способности устанавливать и развивать отношения с другими людьми. Утрата памяти в ее случае представлялась самозащитой, при этом в обществе других она теперь охотно улыбалась. Некоторые его коллеги и их жены, дамы из Общества содействия, интересовались ходом ее лечения, говорили, что она «чрезвычайно мила» и «заслуживает того, чтобы поправиться». И быть счастливой, добавила одна из благодетельниц, кивая ему, вроде как с ободрением. Он проявлял осторожность, особую осторожность, чтобы никак себя не выдать на таких сборищах или в присутствии персонала. Однако, когда они оставались наедине, он сдвигал их кресла потеснее, достаточно тесно, чтобы дотронуться до ее руки. Но нет. Даже сейчас он строжайше себя сдерживал. Немногочисленные ее упоминания о детских годах свидетельствовали о стабильности и благополучии. Уклончивых и рассеянных взглядов, испуганных движений стало меньше. Она больше не ломала руки, не стискивала. От кратких ответов они перешли к диалогу и обсуждениям. Она говорила о книгах, которые они оба читали, вспоминала подробности их предыдущих разговоров, подробно рассказывала о долгих прогулках с Сиделкой Коннолли. Он чувствовал, что в ней пробуждается душевная щедрость, влечение, и не мог удержаться, когда они оставались наедине, и не заглянуть ей в глаза – так смотрят в камин, где мечутся и мигают пойманные языки пламени. Сегодня, уже после окончания приема, она бросила ему вызов, подбила его на разговор с ловкостью, какой бы позавидовал любой врач.
Говорят, доктор Стори, вы никогда не были женаты.
Не был. Был помолвлен, уже довольно давно, и… у меня случались привязанности до того, как я четыре года назад приехал сюда. Но не возникало никаких глубоких чувств – как вот сейчас.
Его удивили собственные слова. Ее глаза округлились, но она ничем не дала понять, что услышала его признание. Тени заметались по кабинету, солнечный свет из многочисленных окон пробежал по ее лицу. Подобным образом в последние недели нисходили на него мысли про нее, являлись с тихой настойчивостью, исчезали, оставляли послевкусие, заставляли задуматься о счастье – которое, как ему казалось, для него уже в прошлом. Она наклоняла голову к нему ближе, зазывая в молчание. Он понимал: его больше не волнует,
