Квадратная комната Гексум на третьем этаже, когда-то тут жила прислуга Главного врача, всегда открыта. Входить не решается никто, кроме Плевела. Она спит на двух составленных вместе кроватях, высокое окно в передней стене выходит почти на деревянные перила узкого балкона в кабинете доктора Стори. Плевел выскальзывает в незапертое окно, делает несколько шагов по перилам балкона, добирается до высокого дерева – его самые толстые ветки вздымаются выше четвертого этажа Лечебницы. Схоронившись, он ползет по большой ветке к стволу. Садится на плотное перекрестье сучьев и листьев. Смотрит вниз, на подъездную дорожку: полукруглая изгородь и клумбы, в середине фонтан, дальше Большая Лужайка, решетчатые деревянные беседки для пребывания на воздухе. Видно ему лучше некуда, потому что его никто не видит здесь, среди веток. Захочет – спустится поближе. Он может свеситься с нижней ветки, прыгнуть в повозку или телегу, забраться на экипаж, который поджидает рядом. Но Плевел сидит тихо, слушает, как посетители разговаривают, перешептываются, плачут у большой двери. Или смотрит, как через круглый сад подъезжает крытая коляска, сверху нагруженная чемоданами. Реже – черная кибитка шерифа, этакая коробчонка с круглым окошком. Какой шум и гам поднялся, когда привезли того буйного джентльмена, которого унимали; мужчины на козлах, на запятках, цепляются как могут, лошадей подгоняют – они летят, фыркают, вздымают пыль, клубы пыли в воздухе, дребезг и грохот. Кибитка шерифа, стены коробчонки шатало от тычков и ударов, пока его не выволокли наружу, связанного, с кляпом, бьющегося, извивающегося, и Шериф крикнул Матроне Бауман: Ночного Стража зовите на подмогу… пьяный сумасброд… ограбил конюшню, одолел четверых моих помощников. В сторону, женщина! Да уж, великий человек, хрипло шепнула потом Гексум, умчался по важным делам, пусть дураки сами разбираются. Маньяка хотели допросить? Веревки он сорвал, кляп выплюнул! Гексум знает, где хранятся люльки, цепи, доски и сети. Люльки убрали, потому что квакер так велел? Это он плохо знает Гексум. Плевел знает, где ее искать, она не запрещает ему пойти вместе с санитарами к ее тайнику с люльками, мужчины берут одну из них, точно таран, которым будут вышибать дверь, идут по нижним коридорам, вверх по лестнице. Там, в ротонде, джентльмен-маньяк, тот самый, про которого Гексум всегда его предупреждала, думает Плевел, сквернословит, буйствует, цилиндр отлетел в сторону, полы фрака развеваются. Бешеный пес прыгает на Ночного Стража, когтит ему шею, и дама-пациентка, которую Плевел видел тогда в алькове, лицо у нее исступленное, обхватывает злодея руками за шею. Все мужчины наваливаются на буйнопомешанного, он падает, его запирают в люльке, Ночной Страж отпихивает в сторону даму-пациентку и орет на девочку – девочку, которая осталась, никуда не ушла. Все кончено, кроме криков и сквернословия. Гексум разворачивается, точно волна, уводящая за собой океанский прилив, и идет вслед за люлькой.

•••

Гексум любит, чтоб Плевел был рядом, когда нужно кого-то унять, но отправляет его внутрь по воскресеньям, когда наезжают городские, шляются тут, говорит она, шныряют да шастают, разбрасывают фантики и жирную бумагу, гадают, кто тут совсем умом тронулся, набирают на потом сплетен – как будто в этой толпе может быть кто-то, кроме аристократов Лечебницы! Зато городские приносят обед на всех, а главный этому только и рад, говорит Гексум, так что нет ей нужды готовить, только яиц отварить на завтрак и суп на ужин состряпать, так пусть их приходят и прогуливаются. Но ты не высовывайся, Детка, среди этих городских своих безголовых хватает, дурить они умеют не хуже нашенских.

По воскресеньям, когда погода хорошая, Плевел смотрит со своего насеста высоко среди листьев – прогулки по парку, пикники на Большой Лужайке, весной, летом, пока погода не испортится. Городские мальчишки играют в батлдор через сетку, которую вбивают в траву, городские дамы привозят лимонад и продают пироги. Он высоко, выше всех на большом дереве, и ему совсем не страшно. Наблюдает за джентльменами и за дамами, их выпустили из палат поучаствовать в играх и прогулках. Видит длинные летучие мыльные пузыри у них в головах, глаза в глазницах, как его глаз. Они отличаются от городских, отличаются, как птицы в небе от жуков, лежащих на спине. Мысли их машут крыльями повсюду, они прогуливаются с сиделками и санитарами, пациенты-джентльмены кивают дамам-пациенткам. Джентльмены беседуют с городскими мужчинами, присаживаются в беседках, куда дам-пациенток по воскресеньям не пускают, чтобы какой из городских не решил поразвлечься или пациент-джентльмен не прошептал ла-ди-да. Гексум говорит, ла-ди-да – это рык, который мужчины промурлыкивают, прежде чем схватить. Дамы-пациентки не стоят на месте, только кивают из-под парасолей. Сиделки им щебечут, какая погода прекрасная, как в саду красиво. Доктор Стори бродит по дорожкам в своем черном врачебном костюме, подлизывается, фыркает Гексум, а из товарищей Плевела снаружи никого. Гексум на кухне, отдает распоряжения, месит и катает шары из теста шириной с ее грудь. В коровнике или на конюшне Зеф елозит синевато-розовым ртом по губной гармошке, спрятавшейся в ладонях. Потом, в своей темной каморке, в углу завешенного тенями сарая, Диб так-такает над шашками при свете керосиновой лампы. О'Шей весь кипит черными шершнями, завязшими в жидкой грязи, – спит у себя в комнате, прежде чем заступить в ночной дозор. Прячется от Матроны Бауман, от ее всеведущего сердца. Прячется от доктора Стори, его зоркого и уклончивого взгляда. Пойти за могильщиком, как всегда, путь дальний, за поля и лужайки. В ивовых гробах верещание ветра, выкинутая на поверхность земля – взбаламученная страна, нападай и завоевывай. Кладбище – плашки аккуратными рядами, длинное поле на склоне над яблоневым садом, где колышется трава, в поющих стеблях кишат кузнечики и стрекозы. По вечерам лошади из экипажной упряжки закатывают глаза, пока им надевают упряжь и шоры, мусолят губами железные мундштуки. Коровы – горластый хор. Поварихи, которым Гексум отдает приказания, – широкие плечи и тяжелые ноги. Они гонят его за дверь, говорят, он дьявольское отродье с этим своим бельмом на глазу, с затянутым неподвижным зрачком. Только попробуй нас сглазить, дьяволенок, кто ж знает, чего ты там видишь. Пошел прочь! Знают, что он не нажалуется. Думают, чего Гексум не видит, того Гексум не знает.

А вот Плевел их всех видит со своего дерева, даже спрятанных, кто никогда не выходит к гостям из города. Насытившись воскресными зрелищами, он сползает с широкой ветки на деревянные перила, доходит, ставя одну ступню за другой, до окна Гексум – оно рядом, цепляется за широкую раму, проскальзывает внутрь. Раму она держит приоткрытой, чтобы ему пролезть, всегда, кроме как в ненастье. Свежий воздух укрепляет, мой Плевел, ты это запомни, зимний воздух убивает болезни и снимает жар, ежели тебя лихорадит. Он проводит пальцами по ее столу, высотою ему по грудь, перебирает катушки с нитками, ленточки, бумаги, перья в стаканчиках, открытые конторские книги одна поверх другой. У нее есть красивый подсвечник, неизвестно откуда, и высокая тонкая свеча. Такой хоть тайной королеве на стол за ужином ставь, верно, Детка? Шкатулочки с побрякушками у нее в запертом ящике. Их она ему показывает, если ночью прийти. Они зажигают запретную свечу, играются с перстеньками и сережками. Лупа лежит у нее тут же, на страницах счетных книг, толстое круглое стекло, ручка ухватистая, как у ножа. Она ему говорила: стекло такое хитрое, солнце может сквозь него бумагу прожечь, если вот так подержать над одной из старых иссохших книг доктора Стори. Экий он человек-то, а, мой Плевел? Ни минуты роздыха себе не дает с этими его квакерскими финтифлюшками. Поменьше дрожжей и хлеба, вот как? Побольше овощей? А что, моего салата, петрушки и горчичной зелени мало? Мелких помидоров им подавай! А воды на них изведешь сколько. Зеф с Дибом сажают их вдоль стен во дворах для прогулок, чтобы дамы, каким дальше гулять не разрешается, их поливали и собирали, так их всему обучи, а они еще ручки пачкать не желают! Лейки, говорит, нам нужны, и бросает клич в городе! И уж эти его старые книги! Она показывает ему длинную латунную спичечницу, наполненную