Состязания начались. Открылись загоны, возничие принялись понукать своих великолепных лошадей, чтобы те бежали как можно быстрее.

Юлиан выглядел очень сосредоточенным, словно все его внимание поглощали гонки, но на самом деле прикидывал, как сохранить империю под своей властью. Презренный Септимий Север приближался к Риму, имея по меньшей мере два легиона. Поступавшие сведения были противоречивыми. Неужели Север настолько безрассуден, что взял все три верхнепаннонских легиона, оставив границу совершенно открытой? Тогда он располагает внушительной силой. Выдержат ли преторианцы сражение с войском? Он провел рукой по своей роскошной бороде, густые пряди которой тщательно расчесал тем утром.

Есть еще два наместника, Нигер и Альбин… Казалось, зрители сумели прочесть мысли императора: с правой стороны цирка послышался шум, явно не имевший отношения к колесницам на арене. Сперва вопли были нечленораздельными, но вот их подхватили сотни, потом тысячи человек – и все, кто сидел в Большом цирке, ясно расслышали воодушевленные возгласы:

– Нигер, Нигер, Нигер!

Наконец состязания завершились, но даже славословия в честь победителя не могли заглушить приветственные крики, обращенные к наместнику Сирии. Но почему часть публики решила воздать ему хвалу?

Скантилла укоризненно посмотрела на мужа. Что за унижение?! Юлиан ответил беспомощным взглядом.

– Чего ты хочешь от меня, женщина? – спросил он. – Чтобы я велел убить их всех?

«Да», – хотелось сказать ей. Вокруг нее расположились сенаторы, всадники, другие видные граждане несчастного Римского государства. Здесь было не место для мстительных помыслов, которые могли бы побудить предателей и недовольных устроить заговор против ее мужа. Женщина сдержалась и ограничилась тем, что бросила ему обидные слова:

– Меня радует лишь одно: наша дочь Дидия не здесь, а во дворце. Пусть хотя бы она будет избавлена от этого унижения.

В ответ на эту презрительную тираду Юлиан лишь сжал зубы, ничего не ответив.

Сенаторы сидели в своих креслах со строгими лицами, включая старика Сульпициана и его друга Диона Кассия. Никто не хотел обнаружить перед Юлианом, что они готовы присоединиться к народу, славословившему претендента на престол, тем более что Септимий Север уже провозгласил себя императором.

Юлиан поднялся и, больше не улыбаясь никому, направился к проходу, соединявшему Большой цирк с императорским дворцом. Жена и приближенные последовали за ним. Тулий Криспин, возглавлявший преторианцев, которые сопровождали императора, не отходил от него ни на шаг, чтобы никто не задавал властителю неуместных вопросов, особенно в эту трудную минуту. И все же он сделал одно исключение: у жерла подземного хода, в столь любимой им тени, ждал начальник фрументариев. С этого места Аквилию было хорошо слышно, как немалая часть зрителей восхваляет Песценния Нигера. Судя по растерянному виду императора, тот болезненно воспринял унижение, которому подвергло его простонародье.

– Иди за мной, – велел Юлиан, поравнявшись с ним.

Аквилий пристроился возле императора и стал внимательно слушать. Криспин позаботился о том, чтобы их разговор не дошел до чужих ушей. Подземный ход видел и слышал многое, от убийства Калигулы до веселого смеха Траяна. Теперь здесь давал волю своему гневу Юлиан.

– Мало того что Септимий Север объявил себя императором, – начал он, будто выплевывая слова, – так еще и зрители в цирке приветствуют наместника Сирии. Могу я знать почему?

– В городе не хватает зерна, сиятельный. Плавтиан и Алексиан, люди Севера, засевшие в Остии, делают так, что его не поступает в достатке. Пертинакс назначил одного префектом, отвечающим за дороги и почту, другого прокуратором анноны. В их руках все перевозки, а также распределение зерна и прочих припасов. Они пользуются этим, чтобы уменьшить приток пшеницы в город. Народ недоволен повышением цен на хлеб. Все это нехорошо.

– Выходит, трудностей на самом деле нет, это все проделки Плавтиана и Алексиана? – гневно спросил император.

– Так и есть, но простолюдины не привыкли много рассуждать. Они знают только, что при Коммоде и даже при Пертинаксе хлеб был дешевым, а при сиятельном Юлиане стал дорогим. Люди хотят нового властителя, считая, что при нем будет лучше.

– Тогда следует послать в Остию две-три когорты преторианцев. И пусть Плавтиан и Алексиан, да будут они прокляты, выполняют свою работу с усердием. А может, бросить их в тюрьму?

Аквилию понравились последние слова. Вот он, действенный способ справиться с трудностями. У Плавтиана и Алексиана нет войск, способных противостоять преторианской гвардии, и, даже если им удастся сбежать, распределение зерна окажется в руках тех, кто верен Юлиану. Дело, несомненно, важное.

– Не понимаю лишь, как народ осмелился на такое, – снова заговорил император, быстро шагая по подземному ходу. За ним спешили преторианцы, стараясь не отстать. – За этим кто-то стоит. Кто-то могущественный. Например, кто-то из сенаторов.

– Вполне возможно, сиятельный.

– «Вполне возможно»? Это не ответ. Мне нужны имена.

– Да, сиятельный.

Песценний Нигер действительно мог иметь в Сенате кое-какую поддержку, однако начальник фрументариев полагал, что это не главная опасность, исходящая от него. Тем не менее он решил пока не выкладывать все, что знал о наместнике Сирии. Суть его работы заключалась в том, чтобы делиться не всеми сведениями, а только самыми необходимыми.

Они дошли до дворцового ипподрома. По знаку Юлиана гвардейцы отвели Скантиллу и прочих членов свиты в их жилые покои. Они с Аквилием остались вдвоем посреди обширного пустого пространства. Именно здесь сто лет назад зародился заговор, жертвой которого пал император Домициан. Каждый уголок каждого строения, казалось, пропитался кровью – и все же в желающих стать обитателями дворца не было недостатка.

Юлиан обвел взглядом дворец. Заговоры, всюду и всегда. Он отошел в угол. Аквилий последовал за ним. Криспин с преторианцами остался ждать поодаль, чтобы не мешать их беседе.

– Зачем Сенату поддерживать Песценния Нигера, а не Севера, уже объявившего себя императором? А простонародью? Не понимаю, – пожаловался Юлиан.

– В Сенате считают, что Север по-военному груб и прямолинеен. Его терпят, но не считают подлинно своим. Песценний же, как и большинство сенаторов, – выходец из знатного рода и, по их мнению, будет чаще прислушиваться к ним, если достигнет высшей власти. В народе же верят в нашептывания людей Нигера, рассеянных по всему городу: став императором, он пошлет в Рим дешевое египетское зерно – и цена на хлеб снизится. Приспешники сирийского наместника обещают, что каждый получит хлеба сколько пожелает, и притом задешево.

– Хорошо, я понял, почему народ поддерживает наместника Сирии. Но меня это не очень-то волнует. Наместник Сирии сейчас меня мало заботит. – Император изъяснялся откровенно, глядя на Аквилия в упор. – Его супруга Мерула и дети у нас в