– Мне было больно. – У Ребекки наконец срывается голос.

Мне хочется броситься к Ребекке, обнять ее и прижать к себе, как прижимаю своих дочерей, когда они болеют или им больно. Мне хочется защитить ее от этой ужасной необходимости выворачивать себя наизнанку.

Ребекка выбирает точку на стене за Обадией Вудом и утыкается в нее взглядом. Голос ее становится монотонным, из него исчезают все потрясения, вся боль. Дальше она рассказывает так, будто говорит с нами из другой комнаты, из другой страны.

Бёрджес свое дело сделал быстро, крякнул что-то в подушку возле ее головы и скатился с нее, а вот Норт хотел ее наказать. Покорности ему было мало. Когда слепящая боль у нее в голове утихла, когда она перестала биться в постели, перестала умолять их уйти и замолчала, он занялся делом. Он постарался лишить ее присутствия духа, так что под конец ей хотелось сбежать из собственного тела.

Предательница. Шлюха. Любительница индейцев. Иезавель. Искусительница. Развратница. Во всем этом, и не только в этом, он ее обвинял.

Ребекка поднимает дрожащую руку и кладет на левую грудь.

– Он меня хлестнул сюда, – говорит она. – Снова и снова, в результате Бёрджесу пришлось держать меня коленями, чтобы я лежала неподвижно. Вскоре я вообще ничего больше не чувствовала, кроме того, как он хлещет меня по груди. И при этом повторяет «любительница индейцев». Я не могла кричать, – выдохнула она, заливаясь слезами. – А вдруг бы я разбудила мальчиков? Вдруг они бы прибежали в слезах? Что бы я им сказала? Что бы эти люди сделали с моими детками?

Потом Норт ее насиловал, а Бёрджес прижимал ее руки к кровати, чтобы она не могла царапаться или драться. Когда он наконец утомился, уже была глубокая ночь.

«Ни слова об этом мужу, и вообще никому, поняла?» – произнес Норт, натягивая брюки усталыми движениями хорошо поработавшего человека. Она это заслужила, сказал он, потому что привела в город индейцев после того, как ополчение столько сил потратило, чтобы отогнать их подальше в глушь. У них не осталось выбора, надо было ее проучить. Так сказал ей Норт, утирая со лба пот.

Они оставили Ребекку одну, голую, в слезах, на испачканных простынях. Она лежала, не в силах пошевелиться, и слушала, как они топают по коридору к двери и смеются, передразнивают то, как она просила их перестать. На один мучительный момент они остановились под лестницей, и сердце у Ребекки лихорадочно забилось в груди – она испугалась, что они пойдут искать ее детей. Но не пошли.

Трое судей долго сидят и смотрят на нее, не зная, как отреагировать на ее обвинения.

Наконец Джон Хаббард произносит:

– А вы кому-нибудь рассказали? В тот день или в следующий?

Когда Ребекка наконец открывает глаза, они похожи на два огромных озера горя.

– Кому бы я рассказала? Моя жалоба поступила бы к судье Норту.

– И при этом у вас есть свидетель?

– Да. Марта Баллард.

Хаббард снова вызывает меня.

– Похоже, вы очень деятельная женщина, мистрис Баллард. Как так вышло, что вы свидетельница по всем этим вопросам?

– Они относятся к моим профессиональным обязанностям. Я не ищу таких ситуаций специально, ваша честь.

– Хорошо, расскажите нам, что вы знаете относительно заявлений мистрис Фостер.

Я снова, как и в Вассалборо в прошлом месяце, рассказываю суду, в каком именно состоянии обнаружила Ребекку. Рассказываю им про ее травмы. Показываю свой дневник и сделанные мною записи, а также рассказываю о своих последующих столкновениях с судьей Нортом.

– Спасибо за показания, мистрис Баллард, – говорит Паркер. – Теперь выслушаем подзащитного. Мистер Норт?

Он делает шаг вперед.

– Признаете ли вы себя виновным по этому обвинению?

– Невиновен. Я ничего не сделал этой женщине. У нее нет доказательств. Нет свидетелей преступления, которое, как она утверждает, произошло. Только подруга, которая видела ее гораздо позже. Прошу вас снять все обвинения. Их вообще не следовало выдвигать!

– Стоит отметить, – говорит судья Паркер, – что у предполагаемого преступления был свидетель, но он теперь мертв. Этот факт суд считает как любопытным, так и довольно удобным для вас.

– Меня что, теперь и в убийстве обвиняют? – шипит Норт сквозь зубы.

– Это просто наблюдение, господин Норт. И я напоминаю вам, что мы планируем производить расследование по всем направлениям как относительно смерти мистера Бёрджеса, так и относительно этого дела, поскольку они взаимосвязаны. – Паркер смотрит на Генри Сьюалла. – Внесите в протокол заявление мистера Норта о невиновности.

– Моя жена может подтвердить, что я был дома с ней в тот вечер, когда предположительно имели место эти события, – продолжает Норт.

В Вассалборо Лидия выглядела просто изможденной, но теперь у нее совершенно больной вид. Бледная. Тонкие губы плотно сжаты. Два пальца все время массируют левый висок.

– Он был дома, – говорит она.

– Я попросил бы вас учесть мою репутацию в этом городе, – говорит Норт судьям, – в сравнении с репутацией мистрис Фостер и ее мужа. Эти обвинения просто мелкая месть, способ задеть меня за то, что я уволил ее мужа с должности пастора. Он подал на город в суд за невыплаченное жалованье! Какие еще нужны доказательства их двуличия?

Я смотрю на то, как Лидия оседает на спинку сиденья, и гадаю, часто ли она в последнее время бодрствует после восьми. И насколько легко Норту вылезти из постели так, чтобы жена не заметила.

Так они и продолжают, слово за слово, все меньше о том, что случилось с Ребеккой, и все больше о ее муже и человеке, которого обвиняют в насилии над ней. Как будто Айзек имеет какое-то отношение к тому, что с случилось с Ребеккой в августе. Как будто его стремление получить всю сумму, оговоренную в его контракте, как-то касается нынешней ситуации.

– Вы хотите еще что-то добавить по существу обвинений, мистер Норт? – наконец прерывает его Вуд.

– Нет.

– Тогда сядьте на место, пожалуйста. Суд удалится ненадолго, чтобы принять решение.

Он ударяет молотком, потом они с Паркером и Хаббардом уходят в кладовку, чтобы все обсудить.

Я сижу с Ребеккой. Держу ее за руку. Мы смотрим на зевак, которые бродят по таверне и подливают себе выпить. Некоторые выходят в туалет, и каждый раз, когда они открывают дверь, в комнату влетает порыв холодного воздуха. Другие разминают ноги.

Через некоторое время – минут, наверное, через десять или пятнадцать – судьи возвращаются в таверну и поворачиваются к Ребекке Фостер. Джон Хаббард стучит молотком.

– Гражданский суд решил, что обвинения против Джозефа Норта будут выдвинуты, – объявляет он.

Джеймс Паркер добавляет:

– Однако суд чувствует себя обязанным отметить, что не существует свидетелей, которые видели бы собственно нападение на мистрис Фостер. А без такого свидетеля было бы неправомерно судить этого человека по обвинению в тяжком преступлении, за которое полагается смертная казнь. Поэтому суд решил выдвинуть обвинение в попытке изнасилования.

Таверна взрывается шумом. Люди вскакивают на ноги. Кто-то облегченно аплодирует, кто-то разражается гневными криками. Но я не в силах смотреть на Ребекку, не могу второй раз видеть, как разбивают