Я подождала, пока он разденется догола – как всегда – и залезет в кровать. Несколько долгих моментов я позволила ему сидеть и смотреть на меня. Позволила обвести взглядом все, что было взгляду доступно. Потом я положила щетку, подошла и встала перед ним. Наверное, по моему лицу все было понятно, потому что он вдруг замер. Даже вздохнуть не мог. Мы не отрывали друг от друга глаз, и я спустила рубашку с одного плеча.

– Ты уверена? – спросил Эфраим хриплым голосом.

В ответ я спустила рубашку и со второго плеча тоже. Тонкая ткань скользнула вниз, на пол. Он смотрел и ничего не говорил. Молчание тянулось долгие, несчетные секунды. Но когда Эфраим Баллард все-таки нашел голос, я поняла, почему он выбрал Песнь песней, чтобы учить меня читать. Сами эти слова были как азбука, безупречный и дивный пример того, как мужчине следует в самый первый раз вести свою жену в постель. И Эфраим, как Соломон, начал сверху и двинулся вниз вдоль моего тела, раскрывая смысл строк, которые в последний месяц я так старательно выписывала в свою тетрадь. Слова, которые казались практичными и даже крестьянскими, вдруг стали чувственными.

О, ты прекрасна, возлюбленная моя…

Глаза твои… волосы твои…

Губы твои, и уста твои…

Шея твоя…

Сосцы твои…

Пойду я на гору мирровую и на холм фимиама…

Вся ты прекрасна, возлюбленная моя…

Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих…

Мед каплет из уст твоих, невеста…

Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его…

Эти слова он шептал мне на ухо прошлой ночью, пока я отдавалась каждому его взгляду и прикосновению, а тем временем вокруг нас одобрительно ревел начавшийся шторм. Мне еще никогда не было так тепло. Я никогда не чувствовала себя настолько в безопасности. А потом, несколько часов спустя, он притянул меня к себе еще крепче, будто боялся, что я выскользну из нашей постели и разрушу чары. Он снова зашептал те слова, чтобы разжечь это вновь разбуженное желание, чтобы оно разгорелось до пламени, которое поглотит нас обоих.

IV

Повивальное дело

Февраль 1790 года

Для зимы подходят печальные сказки.

Уильям Шекспир. Зимняя сказка

Дом пастора

Суббота, 13 февраля

Понедельник, 1 февраля. – Метель…

Четверг, 4 февраля. – Шел снег…

Суббота, 6 февраля. – Очень холодный день…

Воскресенье, 7 февраля. – Ясно и слишком холодно…

Понедельник, 8 февраля. – Ужасно холодно и ветрено…

– Господи, ненавижу зиму, – говорю я, закрывая дневник и массируя виски кончиками пальцев. Это одновременно и молитва, и проклятие, но ни за то, ни за другое я не испытываю чувства вины. У нас почти две недели сплошь холод и снег, и долгое давящее уныние.

Так что, когда этим утром пришло письмо, вызывавшее меня к Фостерам, я не разозлилась. Тот факт, что письмо пришло от юриста, меня особенно заинтересовал.

Уважаемая мистрис Баллард,

если вам это не доставит неудобств, очень прошу вас встретиться со мной в доме пастора за чаем сегодня днем. Ровно в час.

С уважением,

Сет Паркер, эсквайр

– Скажешь своему отцу, что мистер Паркер пригласил меня к Фостерам, – говорю я, проходя через кухню.

Ханна смотрит в окно, на все еще высокие сугробы, а потом на меня. Выражение лица у нее такое, будто я сказала, что собираюсь спрыгнуть с крыши сарая.

– Там просто ужас что творится.

– От того, что я буду сидеть дома, оно ужасом быть не перестанет.

* * *

Ребекка Фостер на седьмом месяце беременности, и это наконец стало заметно. В первый раз потребовалось еще больше времени, но потом с каждым новым ребенком ее тело раскрывало свой секрет все раньше. Не устаю дивиться тому, насколько по-разному сказывается на женщинах беременность. Некоторые расцветают в первые месяцы, а кто-то ждет до последних недель.

Ребекка теперь редко выходит из дома, а без помощи Салли Пирс дом пастора кажется пыльным и загроможденным. Кажется, будто его хозяйка опустила руки, – а возможно, и не кажется. Однако Ребекка предложила собравшимся чай, а к нему свежий хлеб с маслом и джемом.

Двое маленьких сыновей Фостеров – белокурые, как мать, – заходят в гостиную за хлебом с маслом, потом убегают с жирными пальцами. Я смотрю им вслед и гадаю, чувствуют ли они тяжелую атмосферу в комнате, или заботы взрослых их не касаются.

– Спасибо, что пришли, мистрис Баллард, – говорит мне Сет Паркер. – Надеюсь, вам не слишком сложно было сюда добраться.

– Ничего, добралась.

Сквайр Паркер – один из нескольких юристов в Хэллоуэлле, но он, как и большинство местных мужчин, занимается и фермерством, и речной торговлей. В юристах у нас здесь потребность небольшая, так что ему нечасто приходится выступать в этой роли. Но теперь, когда слушания завершены, а обвинения, хоть и минимальные, выдвинуты, Фостерам нужен кто-то, кто будет представлять их в суде.

– Я уже записал показания Ребекки, – говорит он, указывая на тонкую стопку бумаги на столике перед ним. Рядом еще одна стопка чистых листов, чернильница и перо. – Расскажите мне все, что помните, и я запишу. Вам нужно будет только приложить руку в конце.

– Я и сама могу это записать, – говорю я, сдерживая раздражение. – И подписать свое имя.

– Ах да, вы же ведете дневник.

– Да, и уже много лет. Я хорошо владею пером.

– Ну хорошо. – Он двигает ко мне по столу бумагу и перо. – Все показания мы подадим в суд в Пауналборо.

Я кладу бумагу перед собой, и тут в комнату заходит Айзек Фостер.

– Мистрис Баллард, – приветствует он меня, потом целует жену в макушку и становится перед камином спиной к нему. Этой зимой невозможно по-настоящему согреться, не встав вплотную к открытому огню.

Я начинаю писать показания, а Айзек наливает себе чаю.

– Вчера приходил Генри Сьюалл, – говорит он Сету.

– Правда?

– Принес письмо.

Я резко поднимаю голову, перо мое застывает над бумагой.

– Что за письмо?

– Мою должность предложили проповеднику по фамилии Кобб. Мне сказали, что он займет должность где-то в мае. И ему полагается постоянное жилье, это входит в положенную ему оплату труда. У нас остается времени до конца апреля, чтобы найти, где жить дальше.

– Но Ребекке же рожать в конце апреля, – откликаюсь я.

– Этого никто не учитывает, – говорит Айзек с интонацией, которую я не могу определить.

– Куда же вы поедете?

Сет Паркер подается вперед, упираясь локтями в колени.

– Пока никуда. Я подаю апелляцию, ссылаясь на конфликт интересов, поскольку Джозеф Норт возглавляет церковный комитет.

– А если не выйдет? – спрашиваю я.

Ребекка нажимает себе на живот и морщится.

– Скорее всего, в Форт-Вестерн, снимать комнаты.

– Должен быть какой-то другой вариант, – говорю я.

– Уверяю вас, мистрис Баллард, я изучаю все возможные для них варианты. Если вы правда хотите помочь, лучше всего допишите свои показания.

Я тихо царапаю пером, а разговор предсказуемо сворачивает на погоду. Бури. Снег. Лед, который поднимается все выше по берегам Кеннебек. Ужасное состояние всех дорог, ведущих в Крюк и из Крюка. Почему мужчин так волнуют дороги? Не понимаю. На фоне этого бессмысленного шума я тщательно выбираю каждое слово, прежде чем вывести его на бумаге.

Через несколько минут я кладу