– Как ваша жена, мистер Паркер? С ней все в порядке?

– Эллен? Да, по-моему, все отлично. А почему вы спрашиваете?

– Просто так. Передавайте ей привет.

Какая бы болезнь ни заставила Эллен обратиться к Лекарке, она либо прошла, либо осталась скрытой от ее мужа.

Я протягиваю бумагу мистеру Паркеру и смотрю, как он изучает мой аккуратный четкий почерк. Через мгновение он одобрительно кивает.

– Еще раз спасибо, что пришли, мистрис Баллард.

– Не за что. Но раз уж я здесь, я бы хотела осмотреть Ребекку. Убедиться, что все хорошо как с ней, так и с ребенком.

Ребенок.

Вот тут-то Ребекка вздрагивает, сжимает губы. Она отворачивается от мужа, с трудом встает из кресла и направляется в спальню; проходя мимо него, она не произносит ни слова.

* * *

Ребекка лежит на кровати в хлопковой рубашке, а я ощупываю ее раздутый живот, нажимая то тут, то там.

– Мне очень жаль насчет письма, – говорю я ей.

– Мне тоже.

– Но суд…

– Ничего не даст. – Ребекка смотрит на меня, и взгляд ее карих глаз полон уверенности. – Ты же видела, что было на последнем слушании. Даже если его признают виновным, то за попытку преступления, а не за его совершение. Нам больше нечего делать в Крюке. Это Айзек борется за то, чтобы остаться. Я бы лучше начала все заново. Где-нибудь на новом месте. Где никто не знает, что со мной случилось.

Я открываю рот, собираясь с ней поспорить, но она не дает мне ничего сказать.

– Ты же знаешь, что я права. Просто ты слишком ко мне привязана, чтобы это признать.

Ох, как же жжет глаза от слез. Хуже огня.

– Ты права, – шепчу я. – И меня так злит, что ты права.

Один из самых важных моих навыков как повитухи – умение сидеть молча. Мне множество раз приходилось молча держать кого-нибудь за руку в момент взрыва горя. Единственный способ побороть подобное отчаяние – это создать бастион непоколебимого спокойствия. Просто сидеть рядом. Просто молиться и предлагать утешение. Просто смотреть, как солнце медленно движется по небу, а тени чертят линии на стене. Не говорить ничего там, где нет слов, которыми можно утешить. И вот в такой тяжелой тишине я чувствую, как шевелится ребенок в лоне Ребекки. Слышу уверенное и ровное постукивание. Я не шевелюсь, так и сижу, накрыв ее живот раздвинутыми пальцами и сосредоточившись на ритмичном стуке, исходящем из ее тела, на этом ерзающем, подвижном свидетельстве живой жизни.

Я жду целых шесть сердцебиений, а потом шепчу:

– И давно плод начал шевелиться?

– Недавно. Где-то месяц.

– Ты мне не говорила.

– Я надеялась, что перестанет. – Ребекка отворачивается. Смотрит в стену. – До сих пор надеюсь.

* * *

Через несколько минут я уже на улице возле дома пастора; я вдыхаю холодный воздух через нос, чтобы успокоиться и прогнать накативший гнев. Так нечестно. Вот что крутится у меня в голове, вот мысль, которая вертится, словно собака, ловящая свой хвост. Нечестно!

Может, Господь и сказал: «Мне отмщение», но разве Он не поставил мужчин вершить суд? И где справедливость для женщины вроде Ребекки? Кто может вершить суд над судьей? Я еду верхом по Уотер-стрит, по узкой тропе, протоптанной среди сугробов, и мне приходит в голову мысль – так быстро, что не успеваю от нее отмахнуться: если Джозефа Норта нельзя повесить за изнасилование Ребекки Фостер, может, его можно повесить за убийство Джошуа Бёрджеса?

* * *

Суббота, 13 февраля. – Ясно и холодно. В Форт-Вестерн нарастает лед. Сегодня меня вызвали в дом Айзека Фостера дать показания о том, что я знаю относительно дела, которое идет в суд. Вернулась домой к вечеру. Пришла госпожа Денсмор скроить мне платье из зеленого шелка. Она говорит, что жена Джеймса Бриджа в первом часу утра сегодня родила мертвого сына и вечером его похоронят. Принимал роды доктор Пейдж.

Я не злюсь на то, что Кларисса Стоун не вызвала меня. Есть и другие повитухи, она могла послать за любой. Но Пегги? После того, что Пейдж сделал с ребенком Клариссы? Ее гордости нет оправдания. Она знала достаточно.

За всю свою жизнь я могу пересчитать мужчин, которых я по-настоящему ненавидела, на пальцах одной руки, и Бенджамин Пейдж почти на самом верху этого списка. На первом месте Билли Крейн. Сразу за ним идет Джозеф Норт. Но с тех пор, как Пейдж прибыл в Хэллоуэлл, от него сплошные беды. Господи, я б его голыми руками задушила, если бы могла.

Лесопилка Балларда

Понедельник, 15 февраля

– Зачем он здесь? – спрашивает Эфраим.

Я пришла на лесопилку с обедом для Эфраима. Он возится с водяным колесом с самого рассвета и выглядит так, будто одновременно вспотел и замерз. Колесо застряло в замерзшем ручье, и муж решил, что сейчас самый подходящий момент заняться давно назревшим ремонтом некоторых деревянных лопастей, которые успели подгнить или потрескаться.

– Барнабас? – говорю я, оглядываясь через плечо. – Я думаю, причины очевидны.

Я протягиваю Эфраиму тарелку, но он ставит ее на пенек.

– Он не ухаживать приехал, – говорит Эфраим. – Посмотри на него.

У Барнабаса усталый вид. Он долго ехал верхом навстречу ветру. Щеки у него раскраснелись, губы потрескались.

– Может, он торопился повидать Долли?

Но даже говоря это, я понимаю, что муж прав. Как всегда.

Эфраим сжимает губы.

– Парень здесь не по своей воле. Он боится.

Барнабас приехал на телеге. В последнее время он приезжал к нам верхом, но это он в гости заезжал. На телеге – той самой, с железной петлей на боковой стенке, – я видела его всего дважды.

Барнабас спрыгивает с козел, а Эфраим с угрожающим видом делает шаг ему навстречу. У Барнабаса лицо такое, будто он галлон уксуса выпил. Он снимает шляпу. Хлопает себя по бедру. Смотрит в небо. Щурится. Качает головой, будто спорит со Всевышним.

– Ты зачем приехал? – требовательно интересуется Эфраим.

Я впервые вижу, что Барнабасу Ламбарду не по себе.

– Я здесь, чтобы арестовать вашего сына за убийство Джошуа Бёрджеса, – неохотно выдавливает он.

У Эфраима голос низкий и угрожающий.

– Которого. Сына.

Ответ на этот вопрос явно мучает Барнабаса, будто битое стекло на языке, которое он с трудом пытается выплюнуть.

Наконец он переводит взгляд на меня, будто умоляя о помощи, но тут ему помощи не видать. Не сегодня.

– Сайреса.

* * *

Всю свою жизнь наш старший ребенок на самом деле хотел только одного: отправиться в море. Я подозреваю, что Сайрес хотел бы стать пиратом, пусть даже он ни за что в этом не признается. Взбираться по снастям в «воронье гнездо» на мачте и смотреть на неведомые страны. Жить жизнью, полной приключений, соленого воздуха, морских просторов, грозить кулаком надвигающимся с горизонта штормам. Но такого будущего он лишен, и приходится плавать по Кеннебек, перегоняя бревна с отцовской лесопилки в порты ниже по реке. Зимой же Сайрес заперт на суше, и единственное его утешение – это Милл-Понд, куда ходит рыбачить почти каждый день.

И вот мы вчетвером плетемся туда его искать. Эфраим. Барнабас, который выглядит так, будто он бы лучше ведро дымящихся внутренностей съел. Я. И Долли. Она увидела,