Сказала, словно и впрямь очередь к ним выстроилась.

– Ты, Тонька, не ругайся понапрасну, – погрозила старая Камышлиха. – Всем любопытно, что делается в ином мире. Фимка же первым из поселка побывал на том свете и здоровёхоньким воротился. А почему вернулся, кто его отпустил? Все люди, кто попали на тот свет, остаются там, а он обратно пришёл. С какой целью пришёл? Так не должно быть! Если ушёл, там тебе и место, а он смотался. Почему? Всех знакомых и соседей мучают вопросы, а ответить может только лишь Ефим. Ты бы, Антонина, не гавкала, как собака, а позвала бы людей и стопкой чая угостила по случаю возвращения твоего благоверного из больницы и с того света. Пусть расскажет людям, как там живётся, где ещё побывал, кого видел, с кем говорил. Может, гостинцы или приветы передали, а он молчит. Да мало ли вопросов… Уважь соседей, Ефим Игнатьич!

И опёрлась на забор, поглядывая на них.

Ефим пожал плечами. Подняв голову, взглянул на жену, которая продолжала стоять на ступенях крыльца.

– На вас рюмок чаю не напасёшься, – рявкнула Антонина. – А может, ещё шампанского взять, а? Обойдётесь! – она поводила перед собой толстым пальцем. – Ишь, уважь соседей… А вы много науважали моего Фимку? Весь поселок потешается над ним, когда он рюмашку выпьет. Дурачком прозвали. А сейчас – уважь, уважь… Ишь, любопытные! Правильно, что наш поселок еще Варваринским зовут, потому что много любопытных Варвар развелось, которым нужно носы прищемлять, а тебе – первой.

Она ткнула пальцем в старуху, а потом горделиво посмотрела на неё. А как не гордиться, ежли почти всё Мусино уговаривает, чтобы Ефим рассказал про другой свет. А ведь правда, как же она не сообразила, что Фимка первым оттуда вернулся. Ещё никто не бывал там… Нет, многие туда отправились, но ни один не воротился, а он первым оттуда пришёл, а вернётся ли ещё кто-нибудь – это вилами на воде писано. И сейчас Антонина испытывала гордость за себя. Всё же она Фимкина жена. А родная баба – это самый что ни на есть близкий человек, роднее и ближе не найти на всём белом свете. А боженька велел делиться с ближним. Вот и получается, что половина внимания, а то и поболее, должно уделяться ей, а не кому-либо ещё. Антонина очень любила, когда её уговаривают, когда уделяют внимание или она что-нибудь должна, чтобы уделили… Антонина запуталась, но точно знала, что половина всего, что было, есть и будет у Ефима, должно принадлежать ей и только ей одной, и никому более.

– Можно и без стопки чая, – недовольно буркнула старуха. – Голый чаёк пошвыркаем – и всё на этом…

– Ну ладно уж, – Антонина медленно махнула рукой, – приходите. Фимка всё расскажет как на духу. Предупреди соседей, ежели кого замечу с бутылкой, взашей выгоню! И в доме не курить. Мой Ефим бросил пить и курить. Не мужик, а золото!

– Да ты что – и курить бросил? – прижав ладошки ко рту, закачала головой старуха. – Быть того не может! Мужик без папироски, как баба без юбки… тьфу ты! Господи, прости меня грешную за язык поганый! – она торопливо перекрестилась и тут же прищурилась. – Видать, Фимка, правда у тебя мозги набекрень съехали, ежли от всего мужского отказался, – и, заметив, что Антонина нахмурилась, бабка заторопилась. – Не серчай, Антонина. Сейчас побегу, всех оповещу, а потом заглянем на огонёк. Ты, Тонька, не боись, я самолично карманы проверю.

Сказала и неторопливо пошлёпала по тропинке вдоль поселковских домов.

Поздно вечером, когда солнце скрылось за горами, что были на другой стороне реки, к Карпухиным потянулись гости. Первой пришла Камышлиха. Сунула узелок с гостинцами Антонине, сама осталась возле двери. Уселась на табуретку. Стала поджидать гостей. Появился дед Устин. Зашёл. Поздоровался. Пока топтался возле входа, бабка Камышлиха словно невзначай успела проверить карманы. Следом загрохотал кирзовыми сапогами дядька Харитон. Антонина рявкнула на него, когда он сунулся было в обуви в горницу, но тут же после окрика принялся стаскивать сапоги. Камышлиха и его успела ощупать. Ввалился худой, с виду измождённый, кожа да кости, Васька-тракторист, оттолкнул руки, когда старуха потянулась к карману, и уселся на табуретку. Чуть погодя тётка Марья с мужем, Виктором, зашли. Пригоршню конфет высыпали на стол и кусочек сала положили на середину. Сразу запахло чесноком. Ефим невольно сглотнул. За ними ещё несколько человек появились. Кто-то приносил гостинец, а некоторые сразу подавались в горницу. Все расположились в горнице, редко перебрасывались словами и всё поглядывали на Ефима, дожидаясь, когда он примется рассказывать про другие миры, где он побывал, и про царствие живых и мёртвых. Всё же первым оттуда вернулся…

Антонина с бабкой Камышлихой хлопотали на кухоньке. Не торопилась. Ничего, подождут! Они же не чай пришли пить, а Ефима проведать да послушать. Но Ефим сидел, глядел в окно и молчал. То хмурился, то улыбался ни с того ни с сего, а потом снова губы в полосочку сжимал, и взгляд исподлобья тяжёлый, того и гляди вдарит, если под горячую руку попадёшь. Антонина знала этот взгляд. На себе испытала его кулаки, а потом отыгралась, когда он уснул, скалкой рёбра пересчитывала. С той поры ругались, но не дрались, потому что друг дружку боялись, потому что любой из них мог дождаться удобного момента и так отблагодарить, что потом неделю охать будешь.

Ефим сидел, смотрел в окно, пытался заглянуть в свою душу и понять, что в нём изменилось, как вернулся с того света. Когда в больнице очнулся, он понимал, что-то произошло, а присмотреться, вроде такой же и ничуть не изменился. Ладно, сразу курить перестал, как бабка отговорила, но и к выпивке стал равнодушен – это пугало ещё больше. Никогда не отказывался от рюмки, а тут раз и всё, словно никогда к бутылке не прикладывался. Почему? Вот и сейчас сидит, а его ну вообще не тянет к водке. А если вообще перестанет пить, тогда как жить и чем заниматься? У кого-нибудь сделаешь шабашку – и на сухую возвращайся домой. Ой-ёй! Непривычно было и страшновато. Вроде употреблял всего ничего, но всё равно будущая жизнь пустой кажется…

– Ефим, что хочу сказать… – зашепелявил дед Устин, невысокий, сгорбленный старик с недельной щетиной, в вытертом пиджаке, в серенькой рубахе навыпуск, которая торчала из пузырястых штанов. – Не вздумай людей обманывать. Все хотят правду услышать, а не твои побасенки, – и погрозил скрюченным пальцем. – Я насквозь тебя вижу! Знаю твою натуру. У тебя же принято, если не