И мотнула головой, показывая на небо.

– А что пугаться-то? – покосился Ефим и потрогал голову, в которой ещё свербело. – Поплескался водичкой – и всё на этом. Врачи сказали, что париться нельзя, а можно только в ванне или под душем. А я же люблю веничком похлестаться. Эх, красота и для здоровья полезно! А теперь даже не знаю, как буду жить без бани, – он пожал плечами, продолжая щупать голову. – Ванна с душем – это не мытье, а только грязь по всему телу развезешь и не более того. Наверное, брошу свою баньку, перестану париться, и даже не буду умываться, а может, и бриться прекращу… Врачи запретили. Болтают, организм не справится, – потом наклонил голову. – Тонька, глянь, в башке свербит, словно что-то шевелится. Поковыряйся. Может, что-нибудь сунули туда, когда дыру зашивали или когда там побывал, – и, вздёрнув брови, кивнул вверх.

Антонина поводила по коротким волосам, потом погладила мозолистой рукой рваный шрам на голове Ефима и прерывисто вздохнула.

– Фимка, тебе показалось, а может, мозги на место встают. Такое бывает, а ты же врезался в камень, чуть мозги не повылетали. Врач сказал, что ты трижды на том свете побывал и вернулся, – запнувшись, забасила она. – Ну и как там? В поселке говорят, что там лучше живётся, чем на этом свете, и всё есть, что душе угодно, и люди добрые… Я хотела спросить, как там живется, и не решилась. Врачи запретили тебя тревожить. Мне страшно было, и ты каким-то чудным стал. Смотришь на меня и не видишь, а сам словно что-то за спиной у меня рассматриваешь…

Она передёрнула округлыми плечами и неопределённо покрутила рукой в воздухе.

– Я, можно сказать, везде побывал, всех повидал: и людей, и зверей, и чертей, и… – принялся перечислять Ефим, взял пачку сигарет, повертел в руках и отложил в сторону. – Вот уж который раз беру в руки, хочу закурить, а не тянет. Словно бабка отговорила. Что со мной, Тонь? Может, заболел, а?

– Неужто боженька услышал мои молитвы? – Тонька встрепенулась, взглянула вверх. – А зачем скрывал от меня, что бросил курить? Я ж столько папиросок в больницу перетаскала – страсть! Пораздавал, наверное, простодыра, а мне ни словечка не сказал, что не куришь… Господи, дождалась! – не удержалась, перекрестилась Антонина и замахала руками. – И не кури, Фимка, не кури. Баловство это и пустая трата денег. Я лучше тебе новый костюм справлю, а поднатужусь, так мотоцикл возьму. За грибами-ягодами начнём ездить. Компотов да солений наделаем. А зимой с картошечкой да под рюмашку… – она сказала мечтательно и причмокнула, но тут же запнулась и подозрительно взглянула. – А к выпивке тянет?

– Я не знаю, – пожал плечами Ефим. – В больнице никто не наливал, чтобы проверить, тянет или нет. Мне же врачи запретили. Прямо перед лицом поводили пальцами и решительно сказали, что категорически запрещено спиртное употреблять, потому что сотрясение мозга было и это ещё… что на том свете побывал. Они говорят, неизвестно, как организм себя поведёт. Вот я сижу и думаю, выдержит моё нутро или нет, если выпить? – и повернулся к жене. – Может, зря врачи пугают, а? Плесни чуток самогоночки, Тонь. Посмотрим, что со мной будет…

И рявкнул, когда Антонина влепила затрещину. А рука у неё тяжёлая. Влепила и тут же сама заохала. Прижала голову Ефима к необъятной груди, закачалась, поглаживая его. Жалела.

– Ефимушка, я не нарочно, а по забывчивости ударила, – продолжала охать Антонина. – Я же все нервы кончила, пока ты в больнице лежал. Каждую минуточку о тебе думала. Ни есть, ни пить не могла. Взгляни на меня, исхудала на нет, кожа да кости остались. Не успел вернуться, снова про бутылки говоришь, – и забасила, погрозила толстым пальцем. – Только попробуй хоть капельку пригубить, я самолично тебя на тот свет отправлю! – и опять заохала, снова прижала его к огромной груди. – Сгоряча говорю, сгоряча! Ты уж не держи на меня зла. Сам виноват. Не буди лихо, пока оно тихо.

Ефим покосился на жену. У всех жёны как жёны, а ему гренадерша досталась. Она сгоряча на всё способна, а уж по шее надавать, как два пальца об… асфальт.

– Здоров был, Ефим Игнатьич! – донеслось с улицы, и Ефим вытянул тощую шею, взглянул на старую Камышлиху. – Выпустили из больницы или сбежал? Что сидишь? А-а, в баньку ходил… С лёгким паром, с чистой задницей! Тоньку брал с собой, чтобы спинку потёрла, а? Чать, силушки понабрался, пока на больничных харчах отъедался…

И старуха прищурилась, приложила ладошку к глазам, всматриваясь.

– Да какой лёгкий пар, ежли в тазу мылся? – недовольно заворчал Ефим. – Мне же запретили париться! Говорят, эрекция не та будет или реакция… Забыл, как правильно называется, если кровь в башку ударит… В общем, строго-настрого ничего нельзя делать и всё тут, потому что помереть могу! И Тонька не нужна была, самолично обслужил себя в бане.

И поддёрнул сползающее трико.

– Аа, вот оно как, – закачала головой старая Камышлиха и с ехидством так. – Париться нельзя, а пить-то, наверное, можно? Рюмку-другую опрокинешь и распишешься. Надо ж возвращение отметить… – и опять сказала: – Чать, уж остограмился, пока до дому добрался? Гляди, назюзюкаешься, как свинья…

И замолчала, снова сощурилась, поглядывая на Ефима.

– А ты наливала? – не удержался, тоже съехидничал Ефим. – Ишь, любопытная!

– Что пришла, что надо? – поднялась на крыльце Антонина и забасила на всю улицу. – Может, тебя позвать, чтобы свечку подержала, когда мы с Фимкой будем любовями заниматься, а? И нечего моего мужика самогонкой соблазнять. Всех мужиков споила в поселке. Даже из города стали прибегать. Что крутишься возле нашего двора? Иди куда шла и не суй свой нос, куда не просят, пока не прищемила!

И упёрла руки в необъятные бока.

– Ну, раскипятилась, Тонька, – закачала головой старуха. – Никто не наливает, а ты в драку кидаешься. Я просто любопытничала. В поселке всякое говорят про твоего Фимку, будто всех напоил на том свете, а его припугнули, что на сковороде поджарят. Никому же не хочется на сковородку, – и снова не удержалась: – Фимка, правда ты грешников видел? А ты не встречал моего деда Тимоху? Такой щупленький, в клетчатом пиджачке, всё с батожком ходил… Тот ещё грешник был!

И погрозила скрюченным пальцем.

– Ну что вы лезете к человеку? – рявкнула Антонина и топнула ногой-тумбой. – Не успел из больницы вернуться, уже никакого покоя нет. Калитка не закрывается. Так и прут к нам, так и суют нос, куда