Турдитан принялся проклинать его на все лады – «вор», «негодяй» и так далее. Но, разумеется, он так и не позвал солдат, охранявших рынок, и не пошел во дворец наместника. Это было бы неосторожно, с учетом происхождения Луции. Турдитан знал: если девушка будет настаивать на том, что ее схватили незаконно, он ничего не выиграет – только потеряет. А если он не станет заявлять о своих правах, раб, купивший ее, сам позаботится о том, чтобы она держала рот на замке. Как именно – Турдитану было все равно. Он понимал: лучше не вмешиваться в то, что творится во дворце наместника. Им срочно потребовалась кормилица – ну что ж, бывает.

Каллидий вел девушку за руку. Она все еще вырывалась и стонала:

– Я не рабыня, нет…

Атриенсий остановился. Было ясно, что девушка должна молчать о своем происхождении, и этот вопрос надо решить раз и навсегда, прямо здесь. Конечно, не прибегая к рукоприкладству. Так уж устроен этот проклятый мир. Луция заговорила о своем пленении. Теперь Каллидий знал, каким образом ее можно убедить.

– Да, ты не рабыня, и все же твои родители убиты, твой сын мертв, – спокойно сказал он. – Ты повидала много горя. Поверь мне, куда лучше, если ты станешь рабыней в доме наместника. Хорошенько подумай об этом, прежде чем кричать на каждом углу, что ты не рабыня.

Луция заморгала.

– Идем, – сказал Каллидий, вновь взяв ее за руку.

Она все еще пыталась вырваться, но ее сопротивление ослабевало с каждым шагом.

XXV. Второй император

Дворец наместника, Карнунт, Верхняя Паннония 9 апреля 193 г., час шестой

Септимий Север предстал перед женой в атриуме претория в тщательно вычищенном парадном одеянии: палудаментум, застегнутый на золотые пряжки, блестящий панцирь, новые кожаные сандалии. Рабы удалились. Они остались вдвоем.

– Ну, как я выгляжу? – спросил он.

– Великолепно. Слегка постарел с тех пор, как мы впервые увиделись в Эмесе, волосы поседели, но ты все так же великолепен, – с улыбкой ответила Юлия.

– Сила моя не уменьшилась, – ответил он, глядя в глаза супруге. – Я доказал это тебе ночью.

Юлия ничуть не смутилась.

– Да, это было неплохо, – все так же весело проговорила она.

Губы Септимия сжались от гнева.

– Неплохо?! – возмущенно переспросил он.

Она рассмеялась.

– Чтобы исполнить задуманное, тебе потребуется больше уверенности в себе, – сказала она и вновь залилась смехом.

Септимий успокоился и вздохнул. Да, она права. И к тому же так красива… И умна. Это бесспорно: сначала ее послание и твердое намерение покинуть Рим, поскольку она предвидела ужасный конец Пертинакса, затем ее приезд с детьми, облегчавший осуществление его замысла.

Север подошел ближе.

– Пути назад для нас нет, – произнес он, пристально глядя на Юлию.

Видя, что его все еще мучают сомнения, она наклонилась к мужу и поцеловала его в губы: сначала нежно, потом страстно. Затем поцелуи закончились, но оба по-прежнему крепко обнимали друг друга.

– Да, пути назад нет, наместник, – подтвердила она.

– Если я не стану останавливаться, ты больше не будешь звать меня так. И никто не будет. Все переменится.

– Но я ведь могу звать тебя именами, которые придумала для наших ночных забав? – спросила она, ненадолго сделавшись маленькой девочкой, озорной и капризной. Септимий любил смотреть на нее в такие мгновения.

– Конечно, Юлия. Всегда.

– Что ж, пойдем. – Она взяла его за руку и повела к выходу из претория. – Лет, Цилон, остальные трибуны и все воины ждут тебя.

Север внезапно остановился. Юлия повернулась к мужу.

– Что с тобой? – мягко спросила она. – Скажи мне…

Он молчал с суровым видом. Юлия стояла рядом с мужем.

– Пойдем, – наконец сказала она. – Твои легионы ждут.

Снова взяв его за руку, переплетя с ним пальцы, она потянула его к дверям.

Септимий Север зашагал, увлекаемый своей супругой… нет, самой Историей.

Амфитеатр карнунтского укрепленного лагеря, Верхняя Паннония

Дети сидели на маленьких стульчиках рядом с пустым солиумом, который через несколько минут предстояло занять их матери. Солиум располагался в центре гигантского амфитеатра, рассчитанного на сорок с лишним тысяч зрителей и лишь слегка уступавшего амфитеатру Флавиев в самом Риме – как по числу мест, так и по размерам арены. Бассиан и Гета были ошеломлены впечатляющим шествием воинов. Пять тысяч солдат Четырнадцатого легиона «Близнецы» уже выстроились на огромной овальной площадке, усыпанной песком, свободного места с каждой минутой становилась все меньше, поскольку к этим когортам присоединялись части вспомогательных войск. Как будто всего этого было недостаточно, явились несколько вексилляций из двух других верхнепаннонских легионов, также прибывших в Карнунтум тем утром: Десятого легиона «Близнецы», квартировавшего в Виндобоне, и Первого вспомогательного, стоявшего в Бригеции[23]. Тех, кто не помещался на арене, отводили на трибуны, казавшиеся бесконечными: нижняя их часть предназначалась для войск, а верхняя – для всех жителей Карнунта, желавших стать свидетелями события, которое должно было приковать к их городу внимание всей империи. Никто не знал, во что выльется ожидаемое всеми событие, к добру это или к худу. Но в этот день любопытство возобладало над всеми остальными чувствами – горожане уже несколько недель ждали чего-то подобного от наместника провинции.

Бассиан и Гета наблюдали, как десять с лишним тысяч воинов при оружии стоят навытяжку, ожидая наместника Верхней Паннонии. Легионеры расступились, образовав широкий коридор, чтобы дети видели, как их отец, держа за руку мать, шествует к деревянному мостику, который вел от арены в наместническую ложу. Супруги поднялись в ложу и уселись рядом с сыновьями. Все, что там происходило, было хорошо видно тысячам зрителей. В ложе, которая внезапно стала сценой, присутствовали также два трибуна, Юлий Лет и Фабий Цилон – воины в блестящих панцирях стояли прямо, прижимая шлемы к левому боку.

Наместник остановился перед своими детьми. Бассиан с Гетой, переполненные гордостью, были на вершине блаженства. Мать объяснила им, что́ должно произойти. Дети поначалу испугались, но потом все поняли – или, по крайней мере, смирились. Юлия рассказала, что их отец, как никто другой в империи, имел право на то, что собирался совершить тем утром. Затем гордость вытеснила все остальное. Сильнейшая, безграничная гордость.

Отпустив руку мужа, Юлия Домна села на солиуме рядом с детьми. Септимий Север одарил сыновей легкой улыбкой и погладил по