– Ох, простите. – Она давится, ее снова рвет. – Простите, я…

Вместо продолжения фразы я слышу бульканье и плеск.

Я тут же подбегаю к ней, опускаюсь на колени и убираю волосы с потного лба. Поднеся к нему ладонь и убедившись, что жара нет, я ставлю на столик принесенную бутылку и инстинктивно начинаю раздавать указания.

– Сэм, принеси холодную влажную тряпку.

Он возвращается меньше чем через тридцать секунд. Я прижимаю ткань ко лбу Мэй.

– Откинься назад. Положи голову на спинку кресла. Дыши через нос.

Она слушается; я обтираю ей лоб и щеки прохладной тряпкой.

– Ты больна? – спрашиваю я.

– В каком-то смысле.

Одного взгляда на Сэма достаточно, чтобы подтвердить мои подозрения. Он медленно закрывает глаза. Вздыхает. Кивает. Мэй беременна.

Это меня злит. Не потому, что ребенок явно зачат вне брака – так в Хэллоуэлле довольно часто случается, – а потому, что сплетникам будет чему порадоваться. Я-то надеялась заглушить этот слух.

– Большой срок? – спрашиваю я.

– Я два цикла пропустила.

А женаты они только месяц.

Слезы текут у нее по щекам, и я их утираю. А потом, когда я уверена, что она не отпрянет, беру ее лицо в ладони.

– Мэй, ни один ребенок не может быть зачат без воли Господа. Если ты беременна, это значит, что тебя коснулось Провидение, и ты никогда не услышишь от меня ни одного дурного слова о ребенке, которого ты носишь. И я не позволю никому так о нем высказываться в моем присутствии. Понимаешь?

Мэй кивает. И продолжает плакать. Не могу решить, она боится, стыдится или ей просто плохо.

Материнство – это не только вынашивание детей. Это я тоже усвоила за долгие годы работы повитухой. Если в процессе родов каждая женщина и становится новичком, то в процессе беременности она превращается в ребенка. Она испугана. Уязвима. Больна. Обессилена. Она очень хрупка. Беременная женщина беспомощна в большинстве смыслов этого слова. Эмоции ее нестабильны. Тело ей не подчиняется. Поскольку рядом с Мэй Дэвин сейчас нет ее матери, я глажу ее по голове, велю ей дышать, обещаю, что скоро в животе у нее все успокоится. Так оно и происходит. Волна отступает, и мы остаемся в той хрупкой нервной атмосфере, какая бывает после признания.

Я не встречаюсь глазами с Мэй. Не смотрю на Сэма. Вместо этого я перевожу взгляд на трещащий в камине огонь и предлагаю им то, чем редко делюсь: секреты наших соседей.

– Каждый год я принимаю детей, рожденных в этом городе вне уз брака. Вы знаете, у кого. Почти все в Хэллоуэлле знают. Люди приходят в суд, просто чтобы услышать, как я буду называть эти имена. В прошлом году двое. В позапрошлом пятеро. Чего вы не знаете, так это того, сколько принятых мною детей зачаты вне брака. Четверо из десяти. Это называют ранними родами. Преждевременными. При этом ни один из таких детей не страдает недостатком веса. Наши пуританские предки убеждали нас, что любовью редко занимаются вне супружеской постели. Но я знаю лучше многих, что все наоборот – по крайней мере, в первый раз это редко случается в той самой постели.

Я с удивлением замечаю, что Сэм теперь тоже плачет. Он выглядит так, будто хотел бы выхватить Мэй из моих рук и убежать с ней далеко-далеко. Слова могут быть подарком, но и молчание тоже. Так что следующий мой дар молодой семье – именно молчание. Я прислоняюсь щекой к мягким темным волосам Мэй и позволяю тишине накрыть нас, словно осенними листьями. На ноги я не поднимаюсь, пока потребность в тишине не утихает.

– Я тебе кое-что принесла, – говорю я Мэй. Беру бутылку и протягиваю ей. – Это сироп из листьев голубики, клюквы, зеленого чая и мяты. Он успокаивает раздражения мочевыводящего тракта. Они часто встречаются у молодых жен в результате, э-э-э, перенапряжения. – Я гадала, может ли что-то заставить Сэма Дэвина покраснеть, и теперь я знаю, что именно. Щеки его пылают. – По ложке утром и вечером со стаканом воды.

Мэй проводит ногтем по пробке.

– Спасибо.

– Теперь открой свой второй подарок.

Сэм протягивает Мэй сверток, и она разрывает бумагу. Одеяло большое, достаточно большое, чтобы укрыть их обоих, и сделано из обрезков ткани, которые я собирала и хранила годами именно для этой цели. Каждый год я делаю запасное одеяло, понемногу шью его украдкой по вечерам у огня, когда заканчиваю остальную работу. И каждый год выбираю один и тот же узор. Он называется «Свадебные кольца» – переплетенные кольца на светлом фоне с однотонным бордюром. Каждый год бывают свадьбы, когда требуется такое одеяло. Иногда эта свадьба поспешная. Иногда по всем правилам нашего городка. Но каждый раз молодая жена оказывается в новом доме и не знает, как сделать его своим. И решением служит эта простая вещь. Спать надо всем, а если ты спишь под теплым лоскутным одеялом, сделанным с любовью, то это уже помогает превращать дом в родной.

И снова слезы, на этот раз счастливые.

– Не знаю, как вас благодарить. – Мэй закрывает глаза ладонями.

– Никак не надо.

Я не хочу еще больше заставлять молодую пару переживать, так что прощаюсь с ними, потом добавляю:

– Мэй с тобой повезло, Сэм. Не суди себя слишком строго.

Они с Мэй обмениваются взглядом, который я не могу расшифровать, и ответная улыбка тает у него на губах.

Лесопилка Балларда

Суббота, 23 января

Барнабас Ламбард играет на скрипке. Не могу объяснить, почему меня это удивляет, но удивляет. Наверное, он просто казался мне более серьезным. Обычно приставы музыкантами не бывают. Но те же руки, которые сшибли Джеймса Уолла и повалили на землю, ловко управляются со смычком и струнами. Он стоит на большом пне в углу лесопилки и наяривает бойкую версию «Радости солдата».

– Мне всегда нравилась эта песня, – говорит Эфраим, подталкивая меня бедром. Весь последний час он выступал в роли хозяина, бродил по лесопилке и приветствовал прибывающих. – Это старая шотландская баллада, которую волынщики и скрипачи играли, пока солдаты пили виски перед боем.

– Будем надеяться, что сегодня обойдется без боя, – говорю я. Взгляд мой уходит туда, где Сайрес кружит Долли в танце. Я не забыла, что случилось на прошлом балу.

Эфраим пожимает плечами.

– Ты же знаешь, как оно бывает. К концу вечера в ход частенько идут кулаки – после того, как молодежь несколько часов прикладывалась к этому гадкому сидру.

– Такое бывает, только когда один парень считает, что другой больше положенного танцевал с красивой девушкой. В таком случае я бы ставила на Барнабаса. Я видела его кулаки в деле.

– Пока что Долли танцевала только с братьями. Ему еще не с чего ревновать.

В воздухе стоит облако тонких, похожих на порошок опилок. Его взбили, кружась и танцуя, двигаясь в такт песне, ноги шестидесяти парней и девушек. Чудесный хаос – на лесопилке пахнет пылью и древесным дымом, радостью и по́том, виски и яблочным сидром. А еще спариванием. Не собственно сексом – это совсем другая вещь, хотя никто из присутствующих здесь родителей не глуп настолько, чтобы считать, что подобного не может случиться, – а поиском пары, ритуалом, общим для всех видов. Флиртом. Позерством. Выбором. Танцами. Случайным поцелуем, украденным в темноте, вдали от бдительных взглядов. Это древний запах. Как запах