говорит она. – Сайрес.
Мой сын отвечает ей широкой радостной улыбкой. Кажется, у него даже щеки порозовели.
– Я сяду? – Сара указывает на скамейку.
– Конечно.
Я отодвигаюсь, чтобы дать ей место.
Она садится, расправляет юбку и протягивает мне маленький кошелек.
– Вот.
– Что это?
– Шесть шиллингов за вашу работу. И еще двенадцать – штраф, который суд назначил. Ровно столько, сколько я вам должна. Папа сказал, что ни цента платить не будет. Что это моя ответственность. Так что я подрабатывала у тех, кто соглашался меня взять, и все сама заработала.
Штрафы для незамужних матерей – жестокая система, рассчитанная на то, чтобы унижать женщин и тем самым отвращать их от плотских желаний. А еще это худший образец лицемерия, поскольку женщина не может зачать ребенка самостоятельно, а мужчин никакой закон за участие в процессе зачатия не штрафует. Минимальная и максимальная сумма штрафа установлены законом, но все промежуточные варианты отдаются на волю каждого отдельного судьи, так что штраф может доставить неудобство, а может и разорить женщину. Закон этот носит отвратительное название «Акт о наказании распутства и содержании незаконных детей» и гласит, что каждая женщина, занимающаяся распутством, будет оштрафована за первое нарушение на сумму не менее шести шиллингов и не более трех фунтов. Если женщина не в состоянии оплатить штраф, ее помещают на тюремный двор как минимум на двое суток, но суд может продлить этот срок до тридцати дней. В нашем округе такие дела решает Джозеф Норт, и обычно он не отличается милосердием. Но для Сары он назначил минимальный штраф – скорее всего, потому, что в тот день я предложила оплатить штраф сама, поскольку у Сары не было ни шиллинга. Чтобы заработать эти деньги, ей понадобилось шесть месяцев.
– Сара…
– Я настаиваю. Это мой долг, и я хочу его оплатить. – Она кладет кошелек мне на ладонь и заставляет меня сжать его в кулаке.
В ее глазах горит огонек, который заставляет меня уступить. Сара гордится тем, что сумела заработать деньги на оплату долга, и я не могу отнять у нее этот повод для гордости. Сайрес это тоже чувствует. Он наклоняется, опираясь локтями на стол. Я знаю, что он хочет ей что-то сказать, что, если б он мог, слова полились бы рекой. Вместо этого он поднимает один палец, потом открывает бухгалтерскую книгу и вырывает из нее страницу. Достав из своего письменного прибора перо и чернила, он пишет короткую записку и толкает ее через стол.
Ты хорошая женщина, Сара Уайт.
Она берет листок и расстроенно улыбается.
– Извини, Сайрес, я не умею читать.
Он отводит взгляд. Смотрит в стол. Кивает устало и смущенно.
– Он говорит, ты хорошая женщина.
Это заставляет ее рассмеяться.
– Вполне возможно, он единственный в Крюке так считает.
– Не единственный. Далеко не единственный, – говорю я. Тут мне приходит в голову мысль. – Что ты делаешь в субботу?
– Ничего, насколько я знаю.
– Приходи на бал. Он в этот раз у нас на лесопилке. Мы будем очень рады тебя видеть.
Я бросаю вопросительный взгляд на Сайреса, и он радостно кивает.
– Даже не знаю…
– Всего на вечер.
– А ребенок?
– Возьми дочку с собой. Там будет полно желающих ее понянчить, пока ты танцуешь.
Я вижу, что она колеблется, поглядывает на дверь, будто хочет сбежать.
– Просто подумай об этом, ладно?
Сара с сомнением кивает.
– Хорошо.
– Обещаешь?
Она снова улыбается, на этот раз грустно.
– Только ради вас, Марта.
Она прощается, но, когда она уходит, смотрю я на Сайреса. Он провожает Сару взглядом и смотрит на меня, только когда она выходит из таверны.
Ого. И как только я это пропустила?
– Давно? – спрашиваю я.
Он вскидывает руки, будто спрашивая, о чем я.
– Давно ты в нее влюблен?
Сайрес сжимает зубы. По телу его пробегает дрожь. Потом он берет записку, сжимает в кулак и идет к пылающему очагу. Бросив записку в пламя, он, не оглядываясь, выходит из таверны.
Я с присвистом выдыхаю.
– Да, вижу, давно.
* * *
Воздух на улице у таверны ясный, но бриз со стороны реки такой холодный, что обжигает. Я отвязываю Брута от коновязи и подвожу его к корыту, из которого уже пьет Стерлинг. Лед в корыте разбит, но на поверхности воды плавают острые маленькие обломки.
– Губы отморозишь, – говорю я коню, почесывая его мощную бочкообразную грудь под кожаным седельным ремнем.
– Удивительно, что он тебя не кусает. – Эфраим успокаивающим жестом кладет руку мне на плечо, зная, что я подпрыгну при звуке его голоса.
– Как ты это делаешь? – За все годы нашего брака я ни разу не услышала, как он подкрадывается.
Он пожимает плечами, берет у меня поводья Брута и осматривает седло и сбрую так, будто они могут вот-вот развалиться. Он не то чтобы не доверяет моим навыкам верховой езды, скорее не готов пускать меня на коня, у которого не проверил все сам – особенно если характер у этого коня, как у Брута.
– Ты опаздываешь. Сказал, что придешь через час, а прошло два.
– Я принял в форте еще три заказа. И поболтал с Джеймсом Уоллом.
Я вопросительно приподнимаю бровь.
– Ты знала, что он строит вискокурню?
– Что-то такое слышала.
– Он арендовал кусок земли вдоль ручья Фарвелл-Брук. Для сплава недостаточно широкий, но вода холодная, родниковая, и как раз подходит для того, чтобы делать виски. За аренду он платит тем, что зарабатывает у нас.
– У нас?
– Ну, тем, что Джонатан, Сайрес и я платим ему за помощь в сплаве досок по реке.
– А, это многое объясняет.
Теперь уже Эфраим вопросительно смотрит на меня.
– Они ведь не доставили последнюю партию, так? Застряли в итоге в реке. И Джеймсу нечем было заплатить, когда пришел срок.
– Нет, не совсем так, – говорит Эфраим, потом внимательно смотрит мне в лицо. – Ему всего десяти долларов не хватало. Но это только потому, что Норт потребовал выплатить все полностью. Весь долг.
– И что Джеймс собирается делать?
– Я предложил покрыть разницу. Я чувствую себя отчасти ответственным. Но он отказался. Говорит, не будет больше залезать в долги. Планирует продать лошадь, чтобы расплатиться.
– Иноходца?
– Да. Говорит, что так расплатится с Нортом и останется еще денег купить какую-нибудь клячу.
Я никогда не понимала, чем Джеймсу так нравится эта порода, но мне грустно думать, что он лишится лошади. И все из-за того, что к неподходящему человеку обратился за займом.
– В общем, – говорит Эфраим, пожимая плечами, – именно поэтому я и задержался.
– Ну, в результате ты пропустил кое-что интересное.
– И что же?
Я достаю из кармана кошелек и протягиваю ему.
– Что это?
– Моя плата за роды Сары Уайт. И штраф. Все восемнадцать шиллингов. Сама принесла.
– У нее же, наверное, ушло…
– Несколько месяцев. Это нечестно, Эфраим. Должен быть другой способ.
– И?
– Что – и?
– Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы знать – у тебя всегда есть «и».
Эфраим берет меня за талию и подсаживает на Брута, потом перекидывает ногу через спину Стерлинга и тоже садится в седло. Как раз когда мы сворачиваем к дому, небо начинает темнеть.
– Есть у меня парочка идей, – говорю я, на ходу пытаясь навести порядок в своих мыслях, чтобы все звучало логично.
– Слушаю.
– Сара не может себе позволить