– Думаю, ничего.

– «Прекрасный цвет: твой каштановый был для меня единственным».

– По-моему, ты это сейчас выдумал.

– Не выдумал. Это из «Как вам это понравится». Но я не об этом. Глаза у тебя были темные, а теперь они посветлели. Стали золотые, как желуди.

Я фыркаю.

– А Шекспир, очевидно, и про желуди что-то сказал? Наверняка из «Укрощения строптивой».

– Про желуди у него много – он вообще неплохо разбирался в природе. Но моя любимая строчка тоже из «Как вам это понравится», хотя, в отличие от Селии, на тебя я наткнулся не «под деревом, как желудь палый». Ты была в поле, когда я тебя впервые увидал, и, насколько помню, никаких дубов вокруг не было. Но я веду к тому, что хоть что-то в тебе с возрастом должно было смягчиться. Темперамент остался такой же, как был, и мягче пришлось стать цвету глаз. Теперь они стали еще очаровательнее. Так что, мистрис Баллард, может, вы и не красотка, но зато самая прекрасная женщина, которую я только встречал.

– Ты предвзят.

– Я просто горд.

Мы уже несколько лет не занимались любовью на лесопилке, но, наслушавшись его сладких слов, я решила, что самое время возродить традицию. Я прижимаюсь поближе, приподняв бедра, и тут мы слышим у двери какой-то звук.

Наш гость едва не рассмеялся, но в последний момент сумел удержаться и, откашлявшись, хмыкнул.

Барнабас Ламбард – чисто выбритый и одетый в воскресный костюм – стоит, прислонившись к дверному косяку, и ухмылка его больше подходит двенадцатилетнему мальчишке.

– Мне очень жаль, что я помешал, – говорит он.

– Мне тоже, – бурчит Эфраим себе под нос и осторожно снимает меня с колен, чтобы подняться на ноги.

– Это Барнабас Ламбард, – напоминаю я ему.

Эфраим щурится.

– Ты тот судебный пристав из Вассалборо.

– Да.

Я рада его видеть и не стесняюсь это показать, так что дарю ему улыбку. Эфраим это отмечает – не так-то часто я проявляю подобное одобрение – и с любопытством оглядывает гостя.

– Моя жена говорит, это ты сказал Обадии Вуду, что Бёрджеса убили.

Барнабас смотрит на меня, и на лице у него написано нечто среднее между удивлением и раздражением.

– Да, я. Хотя она могла бы меня и предупредить заранее, что он мертв. Для меня это стало шоком. Как, уверен, и было задумано.

– Ты поэтому приехал? – спрашиваю я.

– Вообще у меня две причины, и это одна из них. – Он подходит к нам, протягивает руку Эфраиму и представляется как положено: – Барнабас Ламбард. Рад с вами официально познакомиться, сэр.

Ого.

Я снова его оглядываю. На подбородке свежий порез – он недавно побрился; воротник рубашки отглажен. Взгляд, которым обменялись мы с Эфраимом, такой мимолетный, что Барнабас не должен бы его заметить, но замечает. Прищурившись, он по очереди смотрит на нас.

Умный парень.

– А с чего вдруг ты вернулся сюда из-за мертвеца? – спрашивает Эфраим.

– Потому что открыто расследование причин его смерти. У судьи Вуда есть вопросы относительно того, при каких обстоятельствах он скончался, и он сообщил суду, что двадцать девятого, когда они соберутся здесь, в Крюке, следует рассмотреть это дело. – Он снова поворачивается ко мне: – Я решил, вам интересно будет узнать, что двое других судей проявляют все больший интерес к обвинениям, выдвинутым против мистера Фостера.

– Айзеку Фостеру следует нанять адвоката?

– Возможно.

– Спасибо за предупреждение.

– Ну, раз вы двое помирились… – очень сухо замечает Эфраим и оглядывает юного Барнабаса с новым интересом. – Ты, наверное, полночи ехал, раз так рано добрался?

– Я вчера приехал. Ночевал в таверне. – Он тщательно подбирает слова и не боится при этом взглянуть Эфраиму прямо в глаза. – Не хотел, чтоб от меня пахло дорогой.

– И почему же это?

Они стоят почти нос к носу, уставившись друг на друга. Эфраим выше ростом, но в выдержке, похоже, этот мальчик ему не уступает. Не отводя взгляда, он снимает шляпу и держит ее перед собой. Улыбается широко и открыто. Ни капли не смущен.

– А это как раз вторая причина. Я подумал, может, зайду поздороваюсь с вашей дочерью.

Эфраим, конечно, догадался. Я ему рассказывала про первый визит Барнабаса и интерес к нему Долли. Но ни один мужчина по-настоящему не готов к моменту, когда парень придет ухаживать за его дочерью. Эфраим хороший отец, но когда он отвечает, его голос смахивает на рычание.

– Поздороваться? И все?

– Я слышал, это хороший способ начать первый разговор.

Глаза у Эфраима победно блестят.

– Первый? Ты хоть знаешь, как ее зовут, если ты с ней никогда не разговаривал?

– Долли. Уменьшительное от «Дороти», во всяком случае, так мне сказали. Семейное имя, наверное? – Он вопросительно смотрит на меня.

– В честь моей матери, – отвечаю я.

– Она слишком молода для ухаживаний, – говорит Эфраим.

Вообще-то Долли в следующем месяце восемнадцать. Всего на два месяца меньше, чем было мне, когда Эфраим начал за мной ухаживать. Он знает, что я сейчас про это вспомнила, конечно, поэтому упрямо отказывается встречаться со мной взглядом.

Барнабас опять лукаво улыбается, демонстрируя уверенность без самодовольства. Этак я могу нечаянно проникнуться теплыми чувствами к этому парнишке. Мало кто из мужчин в состоянии справиться с моим мужем.

– Ну, я тоже молод, так что это хорошо. Но я ничего не говорил об ухаживании, я просто сказал, что хотел бы поздороваться.

– Но так пока и не объяснил почему.

Он пожимает плечами.

– Мне нравится, как она смотрит на меня. Я дважды встретился с ней взглядом, и она не краснела и не хихикала. Ваша дочь, похоже, лишена глупой манерности. По тому немногому, что я видел, она напоминает мне мистрис Баллард. Они обе умные. Как и моя мать.

Речь хорошая, но так быстро Эфраим не сдастся. Несколько мгновений он стоит напротив Барнабаса – достаточно долго, чтобы в карих глазах парня появилась капелька неуверенности, – и только потом протягивает ему руку.

– Эфраим Баллард.

– Ладно, раз с этим разобрались, – говорю я, вытирая руки о фартук, – не хочешь ли позавтракать? Думаю, Долли как раз свой завтрак заканчивает.

– Я с радостью.

Я жду, пока Эфраим и Барнабас отойдут подальше по тропе к дому, и только потом закрываю дверь лесопилки. Перси кричит в своей выгородке, он недоволен нашим уходом, но я не обращаю на это внимания. Он уже позавтракал, а скоро Эфраим его выпустит полетать.

Я иду за мужчинами по тропе, наблюдаю за тем, как они пробираются между сугробами, сравниваю их походку. Эфраим держится как бык, уверенный и сильный, а Барнабас как олень, молодой и внимательный. Можно многое сказать о мужчине по тому, как он ходит, думаю я. Те, что идут передо мной, робостью не отличаются, так что я нагоняю их и стараюсь подготовиться к тому, что нас ждет дальше.

Долли стоит у двери. Она прислонилась к косяку точно так же, как в прошлый раз, когда Барнабас Ламбард зашел в калитку, – одна рука на бедре, вся раскраснелась, в глазах любопытство. Наверное, видела, как он подъехал, и надеялась, что мы вернемся в дом.

Я тычу Эфраима в бок и шепчу:

– Ну как, теперь ты лучше понимаешь моего отца?

Он что-то раздраженно бурчит в ответ.

Долли разрумянилась, волосы у нее расчесаны и падают на спину темными локонами, но самое красивое в ней – это глаза.