Лекарка облизывает кончик своего сломанного мизинца и подносит его к порошку в ступке. Она пробует порошок на вкус, мгновение размышляет с закрытыми глазами, потом коротко кивает, решив, что порошок вышел именно такой, как ей нужно, и ставит ступку на пол рядом с собой.

– Но опять-таки, ты пришла не о моей дочери разговаривать.

– Нет.

– Так рассказывай.

Я многого не понимаю о Лекарке. Откуда она приезжает в Хэллоуэлл, куда уезжает? Как и у кого она училась медицине? Где она выучила английский и как познакомилась с вабанаками? Как она, одинокая женщина, так спокойно путешествует по глухим местам? Но если б я могла задать Лекарке всего лишь один вопрос с гарантией получить ответ, я бы спросила ее имя. Как ее зовут? Но об этом спрашивать нельзя, она сразу же меня прогонит. Поэтому я задаю тот вопрос, из-за которого пришла:

– Что ты знаешь о пижме и виргинском можжевельнике?

Лекарка отвечает без запинки:

– Их используют, чтобы не дать ребенку вырасти в лоне. Одна из этих трав вызывает les régles [8], – она кладет ладонь с растопыренными пальцами на низ живота, потом сжимает ладонь в кулак, – а другая судороги. Но ты ведь это уже знала, non?

– Недавно я лечила женщину, Ребекку Фостер, которая принимала их вместе. И в довольно больших количествах, судя по всему. Но ребенка не потеряла.

– Ребенок был нежеланный?

– Плод насилия.

Лекарка не то чтобы морщится, но в ее темных бархатистых глазах мелькает тень. Всего на секунду. Просто призрак эмоции, который исчезает так же быстро, как появился.

– И она хочет снова попробовать les herbes [9]?

– Нет. Ну или во всяком случае, она не говорила. Да я и не стала бы ей это рекомендовать. Это не я давала ей травы.

– Хорошо. Виргинский можжевельник опасная вещь. Убивает женщину не реже, чем помогает.

– Но не причинит ли можжевельник потом вреда ребенку, раз уж не удалось от него избавиться? Вот что я хочу знать.

Не одну ночь я лежала без сна, боясь, что Ребекке Фостер придется растить не просто нежеланного ребенка, но и инвалида.

– Не больше, чем матери. Она bien [10]?

– Я боюсь, что с ней уже никогда не будет все в порядке. – Я постукиваю пальцем себе по груди. – Здесь. – Потом я переношу палец к виску и снова постукиваю. – И здесь.

– Ты боишься, что она причинит вред le bébé, когда он появится? Или себе?

– Я беспокоюсь о тысяче разных вещей.

Лекарка смеется, и ее низкий переливчатый смех заполняет всю хижину.

– Тогда ты мало что знаешь о целительстве. – Она видит по моему лицу, что меня это задело, но не пытается извиниться. – Ты все сделала, чтобы помочь этой женщине?

– Да.

– Заботься только о том, как лечить, когда тебя зовут на помощь. Об остальном переживать бессмысленно. О! – говорит Лекарка, подняв палец. – Кто-то едет.

– Кто?

– Мой следующий пациент.

Я поворачиваюсь к двери и прислушиваюсь. Сначала я не слышу ничего, кроме треска сосен на ветру и переклички чижей на их ветках. Но потом, через несколько долгих секунд, начинаю различать равномерный стук копыт лошади, едущей по опушке.

– Но кто же дал мадам Фостер les herbes, если не ты?

Я смотрю на плетеную корзину возле нее.

– Думаю, вабанаки, хотя точно не знаю. Она давно с ними дружит.

– А, вот почему она не умерла. Что до того, почему от ребенка не удалось избавиться, – это надо их спросить. Я еще ни разу не видела, чтобы вабанаки допустили ошибку с les herbes.

Лекарка так и сидит в своем кресле, сложив руки на коленях. Она коротко кивает, давая понять, что закончила со мной.

– Спасибо, – говорю я, поднимаясь на ноги.

Лекарка улыбается.

– За что?

– За то, что напомнила мне, что я не Господь Бог.

Опять этот смех, как вода, текущая по камням.

– А ты забыла?

– Нет. Но забыла, что бывают раны, вылечить которые мне никогда не достанет мастерства.

У Лекарки, как всегда, непроницаемое лицо; она смотрит, как я иду к двери, накидываю плащ и надеваю перчатки. Мы не подруги. Не в привычном смысле слова. Я бы хотела подружиться, но чувствую стену между нами. Барьер, который не пробить моему восхищению. Может быть, когда-нибудь я смогу завоевать ее дружбу.

В дверь стучат.

Лекарка смотрит на меня, но обращается к тому, кто за дверью.

– Entrez [11], – говорит она.

Я чувствую затылком холодный воздух, ощущаю внезапный взгляд удивленного посетителя. Повернувшись, я вижу в дверях Мэй Дэвин.

– Простите, я…

– Не беспокойся, я уже ухожу, – говорю я ей, а потом, поскольку не хочу, чтобы она смущалась, что обратилась к Лекарке, а не ко мне, добавляю: – Как дела у Сэма?

Меня ни капли не удивляет, что Сэм в нее влюбился. Высоких мужчин часто привлекают крошечные девушки, – меня это давно раздражает, но Мэй вообще очаровательна, словно лань, вся в мягких коричневых тонах – темные волосы, веснушки, карие глаза – и с гладкой кожей. Голос ее тоже звучит мягко и нежно.

– С ним все хорошо, мистрис Баллард, – говорит она. – Спасибо, что вылечили его. Я не знаю, что бы я… – Голос ее срывается от волнения. – …Что бы я без него делала.

Я похлопываю Мэй по плечу.

– Он тоже тебя любит. Никогда в этом не сомневайся.

– Я не могла бы в этом усомниться, даже если бы захотела.

– Хорошего дня вам обеим, – говорю я и выхожу из дома. Я слышу, как за моей спиной Мэй представляется и получает обычный ответ:

– Можешь звать меня Лекаркой.

Мэй Дэвин внутри, перешептывается со Лекаркой, а вот Сэм стоит у телеги и поглаживает Брута по длинному мягкому носу своей большой ладонью. Судя по его лицу, он вовсе не рад меня видеть.

Лесопилка Балларда

Воскресенье, 10 января

Я стою, прислонившись к краю рабочего стола на лесопилке, и смотрю, как мой муж завтракает. Эфраим сидит у печки с жестяной миской на коленях и аккуратно кладет себе в рот огромные куски яичницы и жареной картошки. Бекон давно закончился. Его он съел первым.

– Спасибо, – говорит он. – Я чуть собственную ногу не начал грызть.

– Там мяса маловато. В следующий раз лучше вспомни про задницу.

– До нее я не дотянусь, – говорит он, наклоняется вбок и клацает по воздуху зубами.

Я смеюсь. Хорошо быть замужем за человеком, который умеет веселиться.

– Хорошо, что ты не засох и не стал занудой, – говорю я ему. – С мужчинами твоего возраста это часто случается.

– Мало у кого есть жена, которая выглядит как ты. Есть ради кого.

Я выпрямляюсь и иду к Эфраиму по истертому дощатому полу, забираю миску, ставлю ее на печь, а потом сажусь ему на колени и обнимаю за шею.

– Не ври мне, муж. Мы оба знаем, что я не красотка и никогда ею не была.

Несколько мгновений Эфраим молчит, только смотрит на меня так, будто впервые видит мое лицо. Потом издает нечленораздельный звук – то ли бурчание, то ли вздох. Он проводит пальцем по моей переносице, по губам, вверх по скуле, вниз по подбородку. Убирает с моих глаз выбившиеся пряди волос и говорит:

– Когда ты была молодая, глаза у тебя были темные. Каштановые, как волосы.