башмаки с белыми гетрами, будет монокль, и будет он просматривать собственную газету, которую Диб или Зеф специально принес из города. К джентльменам его не пускают, можно только наблюдать, чтобы они не видели. Гексум говорит: мужчины – они такие, близко лучше не подходить, даже к тем, что в парадном костюме. Да и показывала она ему буйных, что в парадном, что в отрепьях, которых, как бешеных зверей, засовывали в люльку. Ему велено держаться поближе к центральным женским палатам или ее комнате, спать на своем диване или заползать к ней ночью, сворачиваться клубочком, он же ее Детка. Он часто спит на конюшне рядом с Зефом и Дибом, у них каморки за стойлами, у них гамаки веревочные и тряпье во много слоев, отданное из гостиных. Они тебя не тронут, Детка, они свободные люди, работящие, поди еще где сыщи таких помощников. Они тебе то же, что и я, скажут, Детка, держись поближе к дамам, тем, что угощают тебя конфетами и дарят амулетики. Ежели какая безделка блестит, неси ее старенькой Гексум, понял, мой Плевел? Драгоценности и сокровища. Она открывает ключом запертый ящик стола, вытаскивает бархатный мешочек: переливчатые сережки, брошки, блестящие пряжки, кольца с искристыми камнями. Дает ему подержать круглую лупу с медной ручкой, которая со щелчком встает на место. Он вглядывается в Гексум через стекло, в зеленоватый глаз с яркой точкой в середине.

Поздними вечерами он любит ходить за О'Шеем по широким, тускло освещенным коридорам. О'Шей называет это обходом, проверяет мужские палаты «А» и «Б», вслушивается, заглядывает одним глазом в узкие маслянистые щелки в дверях. Дальние палаты О'Шей обходит один. Не дело туда мальчишке, говорит О'Шей. Плевел уходит в комнату к Гексум или спать на конюшню, пока Ночной Страж проверяет палаты, запертые на два замка, переговаривается с санитарами на ночной смене. Гексум поговаривает, что дальние палаты вскипают волнами, накатит – откатит, неистовствуют они там, как волки в полнолуние. Для Ночного Стража ночь – это день, а Плевел ложится вздремнуть между делами, прогулками и наблюдениями, сворачивается на брезенте и влажной земле в конюшне, покачивается в пустом Зефовом гамаке, на мягкой Дибовой перине, пока оба на работе. Пустота, отсутствие, выжидание. Зеф и Диб, Диб и Зеф. Вечера, огонек запретной свечи, керосиновых ламп. Воскресенья – дни отдыха, и все равно дойка на рассвете, утром развозка молока, а в старые дни случалось привезти и запеленатого младенца. Тебе где угодно бегать можно, да? Принеси нам воды из бочки и приготовь доску для шашек. Садись поближе, учись – уж скоро-скоро ты обставишь самого старину Ночного Стража, хлоп-хлоп – и смёл их с доски. Вечером опять за О'Шеем ходить будешь? Держи носки поношенные, на ноги натянешь.

•••

Гексум любит, чтобы Плевел ходил с ней унимать. Унимать – это когда ее кличут в какое место. Ей нравится, когда Плевел бегом, вприпрыжку или следом и глядит, как она наводит порядок, утихомиривает шум или перепалку. Он неизменно при ней, идет следом по траве между девушек и женщин, обручей и крючков, шляпок и вуалей. Гексум сама себе вуаль, она разлетается, раздувается, сминается. Встрепанная Касински сидит на земле, в руке ракетка, босиком, как вот Плевел босиком. Смотрит в сторону, и ей страшно, а Гексум берет ее лодыжку в большую ладонь, накладывает теплый компресс, пахнущий разогретой горчицей. Гексум заставляет всех рассмеяться, но Плевел знает, что полные плечи Касински все исколоты шляпной булавкой Блевинс за то, что Касински все время поет. Женщины грудятся, смещаются, то ближе к Гексум, то дальше. Шустрым движением – никто и не заметил – он хватает скатанный шелковый чулок Касински, который бросили на землю. Сжимает мягкий клубок в кулачке, идет за Гексум, мечется туда-сюда. Она возвращается на кухню, его отсылает.

Он бегом в конюшню, растягивает чулок, смотрит сквозь него на лошадей в стойлах, на двор, на колышущиеся бесконечные стены Лечебницы. От тесаных прямоугольных камней летят радуги, как от мыльных пузырей. Он засовывает в чулок одну руку, другую, растопыривает пальцы. Натягивает чулок на ногу, распрямляет ступню, она как в блестящей перчатке. Заматывает чулком глаза и кружится, пока не начинает плыть голова, запинается за длинные полы плаща, мечется между двором и конюшней, мимо колоды, где поят лошадей. Очухивается в огороженном курятнике, ноги все в опилках, вспоминает про новорожденных цыплят. Куры вышагивают и кудахчут. Он вытаскивает припасенные хлебные корочки, которые уже искрошились в карманах, сыплет крошки на землю. Цыплята толкутся у его носков, карабкаются на подъем ноги, коготочки колючие, как ногти у младенца. Слышит, что Гексум звонит в колокольчик, прячет чулок под насестом. Колокольчик только для Плевела. Ужинать еще рано, но она подзывает его от курятника и говорит, что они сходят к О'Шею. Пошли, Детка? Уняли мы эту, верное дело, а сиделка из тебя куда толковее всех этих, которым деньги платят.

•••

Коридор, из которого вход в комнаты Управляющего, в квартиру Заместителя главного врача и жилище Ночного Стража в конце такой узкий, что они заполняют его почти от стены до стены. Плевел наступает Гексум на юбки. Она ему подставила пухлую руку, чтоб он ей запрыгнул на бедро и там покатался. Останавливается в тупике, где жилье Ночного Стража, спальня и ванная, и дробно постукивает в дверь. О'Шей, говорит она. Тут к тебе гости.

Не сегодня, миссис Гексум.

Мне его срочно нужно пристроить. У тебя уже кто-то есть, Ночной Страж? Прачка? Сиделка?

Я ни в ком не нуждаюсь, миссис Гексум.

Ты только ключ поверни. Я его внутрь запущу.

Они слышат, как О'Шей медленно встает с кровати, пересекает комнату. Гексум крутит пальцем у замочной скважины, закатывает глаза, чтобы Плевел видел, и вот ключ поворачивается. Дверь приоткрывается. Плевел пригибается и порскает внутрь.

К звонку на ужин не опоздай, Детка, говорит она вслед. Ночному Стражу роздых понадобится, а то ж вон ему доспать не дали.

О'Шей закрывает дверь. Они слышат, как скрипит, стонет при каждом шаге деревянный пол – Гексум удаляется.

В комнате полумрак. Для Ночного Стража день – ночь, а ночь – день.

Прости, что неприбран, говорит О'Шей. Меня разбудили, и шустрый маньяк разодрал на мне рубаху.

На нем свободная муслиновая сорочка, короткие брюки, ногой он поддевает порванную белую рубаху на полу. Она взмывает в воздух, падает с раскинутыми рукавами, а Плевел идет за ним к толстому уютному креслу с круглыми подлокотниками. Протершийся местами бархат, пухлые подушки, скамеечка в тон – пуговицы от нее поотлетали, бахрома с кисточками. Ломберный столик, табуретка, которую Плевел к нему придвигает. Железная кровать за занавеской, конторка, зеркала нет. На круглой вешалке в углу, где обычно ставят шкаф, форменная куртка, сложенные брюки, фуражка. Там же, на подносе, будто подношение, наглазник с кожаными ремешками. Короткий черный галстук.

О'Шей не спешит достать шашки из ящика ломберного стола. Смотрит на мальчика из кресла. Ты нынче Плевел или Детка?

Плевел глядит с полуулыбкой.

Буду-ка я звать тебя Джеймсом. Чего это у тебя с волосами, Джеймс? Гексум их что, никогда не стрижет? Хочет, чтобы ты носил бантики да косички?

Плевел трясет головой. Кивает. Трясет. Открывает узкий ящик, тянется к крашеным шашкам. У него черные. У О'Шея красные.

Ну, ладно. Сам придумывай себе новое имя. Он морщится, подается вперед, чтобы расправить спину.

Досталось мне нынче, малец. Ночной Страж мучительно разминает шею. Перед и раскрытая горловина просторной рубахи обрамляют большую голову и темные завитки, лицо и щетину, единственный карий глаз, черные загнутые ресницы.

Плевел стоит, смотрит, хмурится.

Говори, Плевел, здесь-то можно. Скажи, в какую игру хочешь сыграть.

В шашки, говорит Плевел. Вытаскивает деревянные шайбочки из ящика.

Расставляй, говорит О'Шей. Не больно мне сегодня в шашки хочется. Будешь играть за нас обоих.

О'Шей проводит рукой по кудрявым лохмам, наполовину скрывающим вмятину и шрам на правом виске. Стягивает рубаху через голову, передает Плевелу пузырек с мазью. Ну-ка, малец, смажь, где он меня раскровянил.

Плевел берет баночку, подходит ближе, О'Шей поворачивается, заголяет спину. Детские пальчики поглаживают царапины,