Мама о нем никогда не упоминала. Ее мисс Дженет вновь обрела дар речи, иногда даже садилась за фортепьяно на дневных концертах. Мама слыла «тихой», но, прожив девять месяцев жизнью мисс Дженет, стала во всех отношениях приличной дамой, я даже начала сомневаться в собственных воспоминаниях. У нее появилась новая одежда, белая – для бесконечного лета, как его называли, – а еще серая накидка и белый парасоль. В той жизни, на кряже, она таких нарядов не носила, куда там со всей черной работой, и фортепьяно у нас не было. Наедине она называла меня КонаЛи, выслушивала мои упоминания о доме, но мне хватало ума не задавать неудобных вопросов. Уединяться в Лечебнице не получалось – мы в основном находились в обществе или в пределах слышимости, а с доктором Стори она беседовала почти каждый день. Я отводила ее к нему в кабинет, но пока она посещала уроки живописи, швейный кружок, музыкальный час, я сопровождала других пациенток. Днем мы по-прежнему гуляли, но теперь без миссис Касински – ей больше не разрешали ходить дальше огороженного двора за Женской Палатой. Она все так же стремилась сесть рядом с Мамой, но ей это позволяли редко, тем более что раз-другой в неделю мисс Дженет ела за «семейным столом» в комнатах доктора Стори. На этих ужинах, которые подавали слуги, порой появлялись Заместители главного врача с женами, гости из города, всегда присутствовали дамы из Общества содействия. Мама не упоминала о своих новых привилегиях. Сама я не спрашивала, однако прислушивалась к разговорам санитаров – по их словам выходило, что комнаты у доктора Стори просторные, но обставлены скромно, и там есть бархатные диваны и клавесин, на котором Мама играла, пока гости потягивали чай. Его балкон выходил на подъезд к Лечебнице и располагался на высоте двух этажей над широкой дверью, в которую я постучала тогда на рассвете, когда Мама упала без чувств на порог и Ночной Страж впустил ее…
Ты что-то притихла, КонаЛи, сказала Мама.
Я хотела спросить про клавесин, но вместо этого взяла ее под руку, не отрывая глаз от тропинки, вившейся через лес. Тропинка была такая знакомая, мы здесь гуляли почти каждый день. У меня душа согревалась среди лугов, полей и лесов, на тропинках и тропках, протоптанных пациентками, имеющими «право свободного передвижения по территории». Мама шагала целенаправленно. От Лечебницы мы уже отошли на две, три, четыре мили. Вокруг распахнулась тишина, наполненная пением птиц и порханием бабочек, потому что бабочки тут тоже были, хотя им уже не по сезону. Я видела их как бы в недалеком будущем, когда они все погибнут в одночасье и опавшими лепестками усыплют землю. Я решила, что должна выведать Мамины мысли, и произнесла слова, которые давно просились наружу.
Мама, сказала я, почему ты не боишься того, что он здесь, совсем рядом?
Она обернулась ко мне с удивлением. КонаЛи, он не внушает мне страха. Меня просто потрясло… что он здесь и так изменился…
Мама, но он просто сделал вид, что мы не знакомы, и он обязательно… Папа придумает как… Я увидела, что выражение Маминых глаз изменилось, и прикрыла свои глаза рукой, как ребенок, который прячется у всех на виду; мне стало страшно, что он услышит мои слова и тут же на нас набросится.
Она обняла меня, заговорила тихо, увещевающе. КонаЛи, этот человек под замком, который крепче, чем в любой тюрьме. Он, скорее всего, только прикидывается сумасшедшим, но, если он расскажет правду о нас с тобой, ему придется ее рассказать и о себе. А этого он не сделает.
Но я сказала, когда ты еще не пришла в себя, что он привез нас сюда… он велел мне сказать, что…
Ты и сказала. Но здесь он безымянный чужак, а у тебя своя история, и рассказала ты ее так хорошо, что теперь она такая же правда, как и любая другая. В день нашего появления его никто не видел. Когда он буйствовал в своем джентльменском платье, никто его не узнал, кроме нас. Влага стояла у меня в глазах, Мама отвела от них мои ладони. Посмотри вокруг, КонаЛи. Вон поляна внизу. Леса, хорошо знакомые нам тропки. Я мисс Дженет, а ты Сиделка Коннолли, ты на совесть отрабатываешь свое жалованье, и мы…
Только милостью доктора Стори, Мама. Что ты ему открыла?
Почти ничего, КонаЛи. Кое-что из далекого прошлого, от этого наша история не меняется. Он мне стал… другом. Он сказал… что был обручен, но так и не женился.
А ты была обручена, Мама? Ты носила кольцо, но Папа его забрал. Когда мы уезжали сюда, он сказал, что он мне не папа. Что нашел нас. Это правда?
Она передернулась, отвернулась. Лоб заблестел от пота.
Ты должна мне рассказать, Мама. Когда он нас нашел? Почему? Ты наверняка помнишь, потому что я не…
Она снова повернулась ко мне и заключила мое лицо в дрожащие ладони, взглянула глаза в глаза. Он тебе не отец, КонаЛи. Тебе он никто, только мучитель, которого я не могла обуздать. Прости меня, прости…
И младенчики, Мама.
КонаЛи, я… я их не помню.
Я почувствовала, как по щекам струятся слезы. А я помню, Мама. Соседки… одна взяла мальчиков. Другая…
Нам их не вернуть, КонаЛи. Она отняла руки, вроде как внутренне собралась, расправила юбки, будто утешаясь тем, что хорошо одета.
Но если им нужно…
Им придется самим. Они не одни.
Они твои дети.
Поневоле. Я их никогда не видела и не знала. Тебе, как никому, ведомо, что я была… не в себе. Она дотронулась до моего локтя. Ты ощущаешь их утрату, но ты была ребенком…
Это было не так давно, сказала я.
А кажется, так… Она затихла.
Для тебя это очень давно, услышала я собственный настойчивый голос, а для меня…
Ты их растила и потеряла, это я знаю, но здесь, в этом месте, у нас теперь больше ничего нет. Ты сама сказала, всё раздали. Ничто нас не связывает, а Папа тут под замком, в неволе, как вот нас долго держал в неволе.
Ты же знаешь, какой он коварный. Вдруг выговорит себе свободу?
Допустим. Правда ему не поможет. Нам верят, нас уважают, а он драчливый, беззаконный, безумный или прикидывается. Мы тут в безопасности, в призрении. Не надо охотиться, ставить силки, готовить, выживать в холод и бурю, обороняться от пришельцев… я не смогла тебя там защитить.
Но Дервла. Почему… она за нами не приехала?
Это только к лучшему. Она не сможет защитить нас так, как эти стены…
А Дервла – она нам кто? Я ждала Маминого ответа, потому что сама много над этим думала. Мама, я тебя спрашиваю, Дервла – она где?
Близко, сказала Мама. Дотронулась до моих волос, приподняла одну прядь. Близко, как волосок к волоску, КонаЛи. Она там, где и была.
Мама, а мы никогда не вернемся домой?
КонаЛи. Здесь мы в безопасности.
Дервла…
У нее он ничего не забрал.
Он забрал нас, сказала я. И там все было… наше. И столько… еще осталось. Хижина, очаг, крыльцо, земля. Можно было смотреть за вершины гор, как к нам идут ветра и бури, ты называла мне звезды…
Она качнула головой. Я не могу туда вернуться, КонаЛи. И другие не могут.
Мама, какие другие?
Но она только отвернулась. Теперь мой дом здесь, сказала она. А твой дом рядом со мной.
Я сделала шаг назад. Дом? Ты останешься здесь навсегда?
КонаЛи, «навсегда» не бывает. Мы идем вперед, сегодня ясный день. Прими, что… каждый день сам по себе, пока путь не расчистится.
И она посмотрела на меня с такой любовью, своим настоящим взглядом. Мы вроде как стояли в тихом месте на лугу на склоне, лес карабкался вверх, над головой сияло синее небо, вокруг медленно вращались нити тропинок, разбегающиеся тропы. Мама, а кто мой отец? – спросила я. Где он?
Ее будто ударили, она
