Каждый человек выбирает свою тропку в жизни.

Урожайная пора

В сарае загремели лопаты. Распахнулась дверь, и во дворе появилась тёща, одетая в застиранный синий халат, в косынке, из-под которой выбилась прядь волос, и в галошах на босу ногу, и принялась прислонять к забору разнокалиберные лопаты.

– Кольк, слышь меня, – она крикнула и повернулась к крыльцу, где сидел зять. – Сынок, что хочу сказать… Возьми подпилок. Лопаты поточи. Завтра начинаем картошку копать.

Сказала и опять скрылась в сарае и чем-то загремела.

– Знаю, что завтра, – буркнул Колька вслед. – Зачем каждые пять минут напоминать-то. Сейчас наточу…

Колька поплевал на окурок, затушил его и кинул в помойное ведро, стоявшее под умывальником возле крыльца, и поднялся, поддёрнув старое трико. Скрылся на веранде, а потом снова появился и, перетаскав лопаты к крыльцу, молчком принялся точить: вжик-вжик-вжик.

Завтра будет много работы. Колька искоса взглянул на огород, который полосой протянулся от бани и до самой речки. Они с женой каждый год старались взять отпуск или отгулы, чтобы помочь с уборкой картошки. Это сажать легче. Приходят соседи и всем гуртом сажают, а потом к следующему идут и так, пока не закончат. А вот копать – это тяжелее. За один день не управишься. Так вымотаешься, руки-ноги не шевелятся. А тёще не на кого надеяться, кроме как на Кольку и дочку. Сыновья давно разъехались и редко появляются. И по весне, когда нужно сажать картошку, Колька, приезжая в деревню, всегда говорил тёще, зачем она столько сажает, если живёт-то одна, а она в ответ: «Ну, как же без картошки-то? Нельзя! Вам выделю, сыночкам отправлю, для скотинки оставлю, а мне тоже надо покушать, а ещё на семена оставить и немного на всякий случай придержать – мало ли… да чуток продам, а ещё обменяю на арбузы и с вами поделюсь. Видишь, какая польза от картохи? Поэтому и сажаю!» Старшие сыновья давно перебрались в город. В деревню редко приезжают, да и то стараются летом выбрать время, чтобы отдохнуть, чтобы на речке посидеть с удочками, ссылаясь на тяжёлую городскую жизнь, или будут весь день валяться на кровати, изредка появляясь на кухоньке, чтобы пожрать, а потом опять скроются за занавеской, и не дозовёшься – они отдыхают.

А Кольке нравилась деревня. Здесь было что-то такое особенное, чего ему в городе не хватало, да и будет ли это в городе – вряд ли. Он не мог объяснить, чем его привлекала деревня: природой или деревенскими жителями с их медленными долгими разговорами, а может, своей неспешной жизнью, потому что время здесь по-другому идёт, тягучее какое-то, замедленное… Утром примешься за дела, вроде не торопишься, а к вечеру взглянешь и удивляешься, сколько успел за день перелопатить. А в городе – суета. Туда-сюда носишься, всё задуманное стараешься переделать, везде побывать, а вернёшься домой и еле ноги тащишь, устал, как собака, взглянешь, а сделано-то так себе – курам на смех. В городе, как принято говорить, жизнь намного интереснее: театры там, магазины всякие, выставки да музеи – ходи и ходи, но всё это Кольке почему-то приедалось, оскомину набивало. Ну, раз сходит на выставку, второй и третий раз, кажется, всё новое, а в то же время словно уже это видел – актёры разные, а декорации одни и те же. Правда, в городских магазинах товаров намного больше, чем в деревне. Полки ломились от всяких товаров – бери и радуйся, ан нет, забежишь после работы, не ходишь по магазину разинув рот, а быстренько купишь, что нужно, и домой торопишься. И торопишься для того, чтобы весь вечер просидеть возле телевизора и спать завалиться, а утром снова бежать на работу. И так каждый день, из года в год. Вся жизнь словно по кругу: бежишь да бежишь… Колька не понимал, почему тянет в деревню. Сам-то в городе родился и жил, а когда женился, повадился ездить в деревню, и было такое чувство, будто всё знает здесь: каждый бугорок, каждый камушек знаком, но главное – нравилась деревенская работа. За всё хватался, а если не понимал, внимательно присматривался, как другие делают, и повторял за ними. Не бегал от работы, а сам искал, чем бы заняться…

А вечерами ходили к речке. Там на обрывчике была вкопана скамейка – это ещё тесть поставил. Его давно нет, а скамейка стоит. И Колька с женой повадились туда. Сидели вечерами, смотрели на горы, что были на другой стороне, но разговаривали мало – больше слушали. Речка шумит, с ними разговаривает, а там птицы устраиваются на ночь, а чуть подальше плеснула рыба в реке, а над головой чернущее небо и по нему звёзды: большие и маленькие, яркие и не очень – и все смотрят на них и подмигивают, а за спиной деревня затихла. Ночь… А бывало, что переделывали дела, выходили на крыльцо и сидели. Отдыхали. Соседи заходили на огонёк, и начинался долгий разговор. О чём? Да ни о чём, так, вроде всё вокруг да около ходили, а оказывалось, за жизнь поговорили, всю перебрали по камешку, по зёрнышку, по маленькой пылинке – и всё незаметно так, ненадоедливо…

И Кольке было интересно сидеть на крыльце и слушать, о чём говорят соседи, да изредка отвечать на вопросы. Кто-то спрашивал про городскую жизнь или работу, другой буркнет, что в городе жить легче. Глянешь, вроде бы завидует, но зависть какая-то вялая, а скажи ему, чтобы в город подался за лёгкой жизнью, так руками-ногами станет отмахиваться, потому что где человек родился, там и пригодился, как постоянно говорила тёща, но для Кольки делала исключение. Давно приметила, как его тянет в деревню…

Наступал вечер, и Колька появлялся во дворе. Выйдет, присядет на ступеньку, закурит, а то и просто так сидел. Прислонится к перилам и слушает соседей, а они сидят и неторопливо разговаривают. Один что-нибудь спросит – и тишина. Потом ему отвечают – и снова тишина. Сидят о чём-то думают или просто отдыхают, да изредка перебрасываются словами, словно время тянут. А что тянуть-то его – это время, ежели и так оно тягучее. В городе давно бы спать завалились, а здесь сидишь и не замечаешь – это время. И расходились так же медленно. Один зевнёт, встанет и потягивается, попрощается со всеми и тихонечко подаётся со двора. Чуть погодя другой поднимается и тоже уходит, следом ещё поднялись и в калитку, а там уж самим