– Твои слова да… – прыснул Колька и спросил: – А ты придёшь?

– Конечно приду, – загудел Тимоха Муромец. – Подмогну вам. Девки собирать будут, а мы копать. Кто ещё приедет?

– Дядька Ефим с женой обещал приехать, – пожал плечами Колька. – Но всё равно, думаю, денька за три должны управиться. Пока выкопаем да переберём, а потом ещё свезти нужно. Тёща насчёт лошади договорилась. На телеге перевозим. Главное, чтобы дождя не было.

– Правду говоришь, лишь бы погоды не подкачали, – Муромец взглянул на небо. – Нам повезло. Управились. Сухую картоху заложили. Ну, ладно, Кольша, я пойду. В баньку схожу и на боковую. Притомился чуток…

Он протяжно зевнул и неторопливо направился по дороге.

Небо выяснило. Осенние звёзды не такие яркие, как летом, но всё равно словно россыпь над головой и перемигиваются, а там одна пропала, лишь чиркнула по небу и всё – исчезла, а вдалеке поблёкли звёзды, видать, облачко натягивает. Колька долго сидел в темноте. Слушал, как засыпала деревня, всё реже мычали коровы да звенели подойники, лишь неугомонные собаки то тут, то там взлаивали и тут же умолкали от грозных окриков хозяев. Но вскоре и они притихли. Наступила ночь. Колька поднялся. Ещё раз взглянул на небо и посмотрел в сторону огорода, а потом направился в избу. Пора спать. Завтра будет много работы…

Утром, когда рассвело, Колька вышел на улицу. Постоял на крыльце, оглядывая двор. Тёща уж давно поднялась. Завтрак сготовила, корову в стадо проводила, а сейчас корм курам задаёт. Колька глядел на неё и удивлялся, как она успевает справляться со всем хозяйством. Корова с овечками да ещё всякая живность, а кроме этого, участок с огурчиками-помидорчиками, да всякой зеленью, которая и летом в охотку хорошо идёт, а уж зимой тем более. А рядом с грядками кочаны капусты виднеются. Много! Тёща любила квашеную, и кочанами засаливала, и всякие салаты на зиму готовила, не говоря уж про солёные грибы, какие очень уважала, да если ещё под картошечку… Зимы-то долгие – всё уйдёт. И картошки насажено – уйма! Сыновья укатили, почти не появляются. Тесть помер. Осталась одна. А картошки столько сажает, сколько при большой семье бывало…

На картофельных полосках там и сям замелькали фигурки. Торопятся, убирают, пока хорошая погода стоит. В низинках поплыла дымка, а над речкой туман заклубился, цепляется за кусты и деревья, наползает на обрывистый бережок и тут же исчезает под лучами яркого, но всё-таки холодноватого осеннего солнца. А по берегу кусты золотом усыпало, и там, на другой стороне, по склону берёзки засверкали, а вот трава пожухла, к земле прижимается, зиму холодную чует…

После завтрака, подхватив лопаты и вёдра, по тропке прошли на огород, что протянулся полосой до речки. Остановились. Пока тёща разговаривала с соседями, Колька спустился пониже и приготовил место. Сюда будут носить картошку и высыпать в кучу, чтобы обсохла и проветрилась. Таких куч будет три-четыре на полосе. Он подготовил первую и вернулся. Закурил, поглядывая, как к ним неторопливо шагал босоногий Тимоха Муромец с лопатой на плече.

– Ну, ребятки, примемся? – сказала тёща, взглянув на них. – Я выкопаю первую полоску, потом встанет Колька, за ним Тимоха, а мы с Верочкой будем собирать. К обеду подъедет Ефим с женой. Обещал.

Она взяла лопату. Подошла к крайнему кусту. Остановилась. Оглянулась на огород, о чём-то задумалась, потом быстро стала шептать, размашисто перекрестилась и взялась за лопату.

– Ну, с Богом! – сказала она, и вывернула большой курень картошки. – О, какая крупная! Добрый урожай соберём, добрый, – и быстро выкопала первую полосу. Остановилась. Взглянула на Кольку. – Ну, хозяин, начинай, – сказала тёща и отступила в сторону. – Веди всех за собой.

Колька, гордый, что его назвали хозяином, поудобнее перехватил лопату. Тоже, как тёща, оглянулся на большой огород, потом на соседей, которые там и сям уже вовсю копали картошку, откуда-то пахнуло печёной картошкой, он посмотрел на утреннее осеннее солнце, на берёзы, что золото рассыпали по склону горы за рекой. Помедлил и воткнул лопату, поднатужился и вывернул курень крупной, с кулак, а то и поболее, картошки и, не оглядываясь, шагнул к следующему кусту, зная, что следом идёт Тимоха Муромец, и тут же зазвенели вёдра – это жена и тёща неторопливо собирали картошку. День начался, а впереди ещё…

Осень – урожайная пора…

Чужая жена

На улице смеркалось. Там и сям зажигались фонари. Запестрели вывески на магазинах: яркие, цветные, зазывающие. Юрий Борисыч засобирался, взглянув в окно. Поздновато. Пора домой. Сегодня ездил к племяннице. День рождения отмечали. Своих детей не было. Как-то не получилось. Всё времени не было на детей: работа, переезды, снова работа и карьера, а оглянулся, время упущено, как сказала жена и добавила, что в наше нелёгкое время заводить детей – это лишняя и никому не нужная обуза, и друзья не поймут. И Юрий Борисыч смирился, а может, уже привык к размеренной жизни, где не нужно было ни о чём думать, потому что всё расписано на долгие годы вперёд. Смирился, но привязался к племяннице, к Ларочке, и всё, что было в душе, отдавал ей, словно родной дочери.

Они весь долгий летний вечер просидели за столом. Веселились так, будто в свою давнюю молодость вернулись. Давнюю… Неужто в старики записался, Юрий Борисыч мотнул головой. Недавно был молодым, а уж списал себя. Он хмыкнул и расхохотался, когда брат стал вспоминать Ларочкины проделки в детстве и в школьные годы. Казалось, девчонка росла, но такая шкода была – это ужас! Мальчишки во дворе опасались с ней связываться, а в школе учителя жаловались на неугомонную Ларочку. А сейчас сидит за столом и глазки в пол, видите ли, она стесняется, видите ли, она повзрослела, а у самой нет-нет, бесенята в глазах мелькают. Вот уж кому-то достанется жена – не соскучишься…

Юрий Борисыч сидел за столом, от души смеялся и, как обычно, напрочь забыл про жену, которая выискивала любые предлоги, лишь бы не ходить в гости к его родственникам. С самого начала семейная жизнь не заладилась. Прошла свадьба, гости поразъехались, и жена стала избегать общения с ними, особенно не любила застолья, где выпивали, а бывало, вылетало крепкое словцо. Все смеялись, а она хмурилась, сразу бровки к переносице, губы полосочкой сжаты и цедит, что шагу не сделает в гости, пусть хоть обзовутся. И не делала, всё причины искала, лишь бы дома остаться, а