Скорым шагом прибежал Северьян Акинфыч с тремя монахинями. У всех в руках и под мышками сетки – накомарники, холщовые халаты с капюшонами, рукавицы – верхонки со свободным, для удобства в работе, отдельно прошитым, указательным пальцем, и у каждого по матерчатой роёвне – ловушке. Акинфыч, кроме того, нёс в левой руке еще и зажжённый дымарь. Степан замешкался где-то на поселье, куда он, известив монастырских, направился запрячь лошадь в волокуши, дабы сподручней вывозить нежданный, но благодатный, яко манна небесная, дикий мёд.

– А семей-то пчелиных не одна! – восторженно прокричал монастырский сторож кержакам, когда немного отдышался и осмотрелся. – Вона, гляньте-ка, один над другим и дупла – летки поколотые. У их теперя война идёть меж собой, они ить смешались при ударе оземь. Беда будет, побьют ить друг дружку. Давайте, матушки, наряжайте мужиков, кто посмелей, надоть вырезать соты и складать порознь. Авось отыщут «божьи мушки» всяка своё гнёздышко. Поди ж и матки – хозяйки не сымутся и не уведут за собой куды не попадя деток своих. Поспевать надоть, мужики, ой как поспевать! – азартно причитывал Северьян Акинфыч, уже снаряжённый, но с еще не опущенной на лицо мелкой сеткой.

Минут через пять закутанные в халаты кержаки подступили к поверженной лиственнице и принялись дружно вырезать запечатанные соты. Более внимательно и осторожно отнеслись они к тем сотам, в ячейках которых был посеян расплод. Их, облепленных яростно жужжащими пчёлами, смельчаки бережно клали поверх медовых и сот с хлебиной.

Когда работа была сделана, мужики во главе с Акинфычем отошли на безлюдный край поляны и стали наблюдать: слетятся, нет ли, труженицы к своим, наспех восстановленным гнёздам? И действительно, через некоторое время воздух над лиственницей опустел – пчелы, отыскав родные соты, умиротворённо приземлялись туда и начинали ползать по выложенным, наподобие своеобразной мозаики, сотам. Лишь на одну из четырёх рукотворных колодок не сели пчёлы, видно, самая опытная и старая матка увела семью сразу, в первые минуты после катастрофы куда-то в запасное место, в потаённое дупло. Потому что и к вечеру, когда уже все рои были пойманы и усажены в роевни, эту полевую колоду пчёлы не обсели, так, подлетит какая-нибудь шальная бродяжка, черпанёт хоботком медка из расплёснутой ячейки и убирается восвояси.

Засахаренный мёд из сердцевины соскабливали уже в потёмках, однако выпорхнувшая из-за ребристой линии белков полная луна светила так ярко, что ни факелы, ни костры для освещения не понадобились. Три раза отвозил Степан набранные с верхом кадушки и туеса на поселье. В четвёртый раз он усадил на волокуши клюющих конопатыми носами ребятишек и неспешно направил по проторенной дорожке мохнатую лошадку домой. Усталые, но довольные взрослые пошли следом.

Спустя полтора месяца, после уборки и обмолота хлебов, кержаки засобирались в дальний переход из Алтайских гор в Саяны. Меркул Калистратыч сказывал на сходе, что на дорогу в таёжные деревни Хакасии уйдет не менее месяца. Накануне Степан Раскатов, Ивашка Егоров и Прокоп Загайнов вернулись из Талова, куда они обернулись дней за восемь и где, не входя в город, с помощью Василия Николаевича Алькова тайно дали знать бергальским жёнкам, что их мужья живы и здоровы, о семьях своих помнят, а о том, как быть дальше, известят, мол, позже. Через Алькова же запаслись солью, крупой, спичками, керосином, порохом, дробью и прочей мелочью, а также разузнали о кое-каких новостях. К примеру, о том, что две весенних экспедиции огэпэушников в тайгу закончились ничем. Правда, тем пригородным промысловикам и пасечникам из старообрядцев, чьи угодья были осенью тоже разорены, власти Талова оказали помощь стройматериалами: гвоздями, пилами, топорами. Разрешили беспошлинную рубку леса на срубы. Намекнули, что будут и впредь помогать, только вы, мол, для этого должны вступить в артель таёжных охотников и избрать себе председателя. Многие будто б дали согласие. А на пост председателя кержаки единодушно выдвигают Василия Николаевича Алькова, как самого уважаемого из окрестных промысловиков. Василий Николаевич покуда обдумывает своё решение. К сентябрю срок. Он же, Василий Николаевич, перед самой дорогой, кержаки уже ловили носками сапог стремена, посоветовал беглецам еще хоть какое-то время подождать, а вот опосля можно бы даже и вернуться в свои деревни и восстановить их. Однако ж, тут же закончил Альков, коль вы общинно решили идти далее в тайгу, то ступайте с миром. Пусть всюду прибудут с вами Господь наш Исус Христос и Заступница наша Богородица!

Провожать кержацкий караван вышли все насельницы монастыря во главе с матушкой Варварой. Северьян Акинфыч украдкой даже смахнул набежавшую слезу. Уходящие кержаки двуперстно совершили крестное знамение, поклонились низко до земли монахиням, и обоз тронулся в путь. В середке его смирённо нёс на широкой спине два тяжелых прикреплённых туеса с мёдом Буян. Вёл быка на верёвке Минька. А вот Митяя дней за шесть перед этим закололи, мясо засолили и провялили, так что оно и в жару не испортится. Коров и телят часть убрали, а некоторых, в том числе и Жданку, уводили с собой.

К трём часам пополудни, как и было намечено, караван миновал узкую горловину перевала и начал спуск к реке. Где-то там, за цепью зелёных у подножия и с белыми шапками на вершинах гор, их пожжённые и брошенные деревни. Хоть бы одним глазком глянуть напоследок на родимые места, уронить слезу на отчее пепелище! Припасть к дорогим могилам! Суждено ли вернуться кому-либо, из уходящих в этот ясный августовский день в неведомый край, когда-нибудь обратно? И где же оно, заповеданное и за многие века так и недостигнутое Беловодье? Откроется ли когда воспетая в легендах благодатная земля этим непреклонным и терпеливым людям? Или так и будет весь земной срок зыбко маячить впереди, до самой кончины, до того томительного перехода в неизъяснимые пространства, где даются ответы на все вопросы, что накапливаются в сердце у человека за годы пребывания его в грешной нашей юдоли? И, наверное, только там, за смертельной гранью, в манящем неведомом, кому-то откроется и впустит в себя это благословенное Беловодье, а за кем-то, наоборот, навечно сомкнутся раскалённые врата, за которыми одни лишь вопли да скрежет зубовный.

А пока что перед кержаками было первое препятствие – брод на быстрой и своенравной реке. Переправа через него заняла весь оставшийся день. Последнюю корову перевели, когда в тёмно-синем, обрамлённом к западу зеленоватой полоской угасшего заката, небе вспыхнули первые звёзды. Под ночлег приспособили опушку соснового бора на прибрежной возвышенности вблизи скалистого утёса – и от воды недалёко,