Утро встретило нас ослепительным светом солнца. Таким чудесным был день Первого мая! Даже обидно было, что не проснулся раньше, чтобы больше насладиться опьяняющей красотой вешнего утра, его удивительной свежестью и алмазным блеском. Огромным и величественным выглядел в этот день своей снежной белизной голец Козя. Обнимая его, солнце безжалостно стирало притаившиеся за складками крутых откосов сумрачные тени. Радостно и безумолчно шумела река, залитая серебром и казавшаяся слишком нарядной. Даже мертвая тайга, навевающая на человека уныние, в это утро будто ожила и заговорила.

Люди уже встали, Алексей суетился у костра, готовя рыбные пироги. Из оставшегося сдобного теста он выпек пышки.

— Баня готова, можно мыться, — услышал я вдруг голос Павла Назаровича. Старик стоял у костра уже с бельем. Я не стал его задерживать, и через несколько минут мы спустились к реке.

На берегу шла стирка: одни намыливали, другие кипятили, полоскали и развешивали белье, одевая каменистый берег реки в цветной наряд. Несколько выше стояла окутанная паром баня. Она была небольшого размера, состояла из ванны, парной и, как ни странно, весила всего шестнадцать килограммов.

Многие любители бани, конечно, не поверят тому, что в нашей походной бане можно прекрасно париться. Я не собираюсь оспаривать первенство прославленной сибирской бани, но тем не менее не хочу принижать достоинство и нашей походной. Чтобы не быть голословным, приведу пример с Павлом Назаровичем, сибиряком, не признающим никакой бани, кроме как «по-черному», в которой, по его мнению, человек «может выгнать из себя любую хворобу».

Наша баня — это обычная палатка, только ставили мы ее несколько выше, чтобы свободнее было. Раздевались на берегу. Павел Назарович все время недоверчиво посматривал на баню, затем снял заранее припасенный, висевший на колышке, веник и несмело вошел внутрь. За ним вошел и я.

Баня была устроена на песке. В середине, с левой стороны, вдоль борта палатки была вырыта яма, глубиною полметра и длиною полтора метра, она была покрыта брезентом и налита водою — это ванна. Справа, также вдоль борта палатки, был сделан помост, высотою полметра — это полок для парящихся, а между ванной и полоком горой сложен булыжник — это каменка. Прежде чем ставить палатку и ставить помост, этот булыжник обкладывают дровами и жгут до тех пор, пока камни не накалятся до предела, — вот и все несложное устройство походной бани.

В бане старик ощупал полок, облил веник кипятком и смело плеснул на камни. Будто вздрогнула каменка, и вырвавшийся пар влажным жаром заполнил баню. Но старик не унимался и продолжал плескать. Зашипели раскаленные камни, стали лопаться, трещать. Все жарче и жарче становилось в бане. Я не выдержал и присел на землю, а старик, окутанный плотным паром, тихо покряхтывал, видимо, выражая этим свое удовольствие. Терпеть дальше не было сил. Я отстегнул вход палатки и выскочил наружу. Павел Назарович лег на полок и стал немилосердно хлестать себя веником.

— Кто там есть живой, поддайте пару, — вдруг закричал он ослабевшим голосом.

В наступившей тишине мы слышали, как он свалился в ванну, а затем стал приподнимать боковой борт палатки. Вначале там появились ноги, но кверху пятками, и, наконец, показался весь Павел Назарович. Усевшись на песок, старик проговорил:

— Век прожил в тайге и все маялся без бани. Живой вернусь домой — непременно устрою такое заведение. Уж и потешу я наших стариков, ведь без примера, ей-богу, не поверят!

После того как Павел Назарович был одет, Курсинов отвел его под кедр и уложил в постель. В бане долго еще слышался оживленный разговор купающихся.

Находясь долгое время в тайге, горах, особенно рад бываешь встрече с человеком. Всегда хочется отметить такую встречу чем-то приятным, и мы часто «угощали» своих гостей баней, и это приводило их буквально в восторг. Надо сказать, что многие путешественники — геодезисты, географы, геологи, путейцы и даже охотники — лишают себя большого удовольствия, не пользуясь такой баней.

Все принарядились, повеселели, лагерь принял праздничный вид.

Завтрак по случаю Первого мая состоялся несколько позже и был необычным по содержанию.

Было приятно сознавать, что и мы смогли устроить себе отдых в этот знаменательный день. Правда, его мы отпраздновали своеобразно, по-таежному, но единое чувство радости связывало нас со всеми гражданами Родины.

…Днепровский упорно настаивал на том, что надо идти разыскивать задавленного собаками медведя.

— Не пропадать же салу, в хозяйстве оно пригодится, — повторял он свой довод.

Я дал согласие, и мы стали собираться. Стоило только мне взяться за штуцер, как Левка и Черня всполошились.

На лодке мы спустились до порога и берегом дошли до старой стоянки. Там, по-прежнему, стояли колья от палаток и у огнища лежали концы обугленных дров. Все это еще много лет сохранится в том виде, в каком было оставлено нами, и попавший в эти места человек узнает о пребывании здесь экспедиции.

— Куда идти? — невольно вырвалось у меня. Собаки тоже вопросительно посматривали на нас, еще не понимая, почему их держат на сворах и чего от них хотят. Не зная способности наших лаек, посторонний человек наверняка сказал бы, что наше предприятие кончится неудачей. Где искать оставленного собаками медведя? Пойди мы вправо — собаки будут рваться вперед; сверни влево — то же. В каком бы направлении мы ни пошли, туда же будут тянуть нас Левка и Черня. Как же заставить их вести к медведю, если мы не знали направления, каким собаки возвращались вчера в лагерь?

Когда Черне и Левке не удается с первого наскока задержать зверя, они обычно гоняют его до тех пор, пока добьются своего или сами выбьются из сил. Иногда зверь проявляет удивительное упорство и уводит собак очень далеко, путая свой след по гарям, по чаще, однообразным белогорьям, но, куда бы ни зашли собаки, они не собьются с пути, возвращаясь на табор, — это одна из самых замечательных способностей лайки. Они никогда не ходят напрямик, а возвращаются своим следом, повторяя в обратном направлении весь путь.

Точно определить, откуда вчера вернулись Черня и Левка к стоянке, можно было только по их следам, которые около реки исчезли вместе со снегом. Но мы не сомневались, что и в данном случае собаки оставались верными своей привычке и возвращались «пятным»[2] следом.

Чтобы убедиться в правильности наших предположений, мы прибегли к испытанному способу. Днепровский с Левкой направился к трупу Чалки и далее на увал, придерживаясь направления, каким собаки гнали медведя, а я остался на