– Какая Светка Сазонова? – перебив, сказал Антон. – Что-то знакомая фамилия. Клавку и Лизку помню. Ваши соседи… Остальных не знаю. Наверное, салаги…

– Ваши? – удивлённо сказал Борька и покосился на брата. – Говоришь, словно чужой…

– Так и есть – чужой, – усмехнулся Антон и опять потянулся к стакану. – Я уже давно городским стал, а сейчас, когда мамани не стало, думаю, здесь нечего делать, пора забыть про эту деревню… – и опять переспросил: – Что за Сазоновы?

– Как нечего делать? А ведь я живой! Может, чужим стал для тебя? – сказал Борька, но Антон сидел и словно не слышал его. – Правду мамка говорила, что в жизни каждый человек по своей тропке ходит, где-то они соединяются, пересекаются, а другие в сторону уходят, отделяются от всех. Так и ты, свернул в сторону, а возвращаться не хочешь. Права мамка была… – Борис помолчал, потом сказал: – С тобой учились Сазоновы – это Светкины братья, Санька и Алёшка, рыжие такие, аж огнястые и все в конопушках.

– Да, мать правильно сказала. Я выбрал свою дорогу и никуда не собираюсь сворачивать, – нахмурившись, Антон сказал, недовольный, что младший брат носом ткнул его, а потом переспросил: – Светка – это такая маленькая пичужка с косичками, постоянно к тебе бегала, чтобы ты книжку ей почитал или что-нибудь нарисовал, да? Кажется, я называл вас женихом и невестой. Это она, что ли, или я ошибаюсь?

– Да, она, – Борька искоса взглянул на брата и опустил голову. – Светка и сейчас любит книжки читать. Теперь местами поменялись – она читает, а я слушаю. И когда наша мамка болела, Светка всегда приходила, книжку возьмёт, рядышком сядет и читает, а мать слушала, пока не засыпала. Светка хорошая, добрая.

– Так она же ещё маленькая, – сказал Антон. – Вроде даже намного младше тебя, если не ошибаюсь. А рыжих братьев помню. Одного в городе видел, но не общаемся. Столкнулись на улице: «привет, привет, как дела…» – и разбежались. Второй куда-то уехал, кажется, на заработки подался. А Светка маленькая – от горшка два вершка, в пупок дышит.

– И ничего – не в пупок, а нормальная девка, – забурчал Борька и отвернулся. – Уже дояркой работает, как наша мамка, а ещё в правлении убирается, – и не удержался, съехидничал: – И начальство её хвалит, в пример ставит. Премию обещали выписать.

– А чего покраснел-то, защитничек? – хохотнув, сказал Антон, подталкивая братишку. – Да ладно, что отворачиваешься, а? Ну-ка, ну-ка… О, влюбился! – и громко засмеялся. – Признайся, Борян…

– Эй, кто здесь расшумелся? – неожиданно раздался громкий голос, и на тропинке появилась старуха, опираясь на клюку, повязанная платком по самые глаза и в тёмных одеждах. – Ну-ка, марш отселева! Нашли место, где вино хлестать да ржать, как лошади. Не гневите Бога, вы же на кладбище находитесь, а не в своём бесовском клубе. Марш отсюда, пока клюшкой не отходила! – и намахнулась.

Антон поднялся. Держа бутылку в руках, отошёл в сторону, исподлобья поглядывая на грозную старуху, а потом отвернулся.

– Баб Клав, это я с братом пришёл, – искоса взглянув, сказал Борька. – Не ругайся. Антошка приехал. Мы пришли мамку проведать.

– О родителях нужно раньше думать, покуда они живы, а не сейчас плакаться над могилкой. Хотя, не вижу, чтобы твой брат убивался из-за мамки. Видать, так нужна была. Ишь, приехал, кум королю, сват министру… – буркнула старуха, погрозила кулачком и, зашуршав прошлогодней травой, медленно поплелась в дальний угол кладбища, приостановилась и оглянулась. – Борьк, слыхал, Тимошка Корявый повесился?

– Когда? – удивлённо взглянул Борис. – Вчера видел, как он рюмки по деревне собирал.

– Нынче утром, – сказала баба Клава. – Мать в сараюшку зашла, чтобы корову подоить, а он холодный висит.

– А почему?

– Потому что дурак, – буркнула старуха. – Водка сгубила. Меньше нужно лакать… Я вижу, тоже с бутылкой сидите? Мамке бы вашей не понравилось, что пьёте да веселитесь на могилках. Грех… – и опять пошла по тропке.

– Даже здесь не дают посидеть, – хмуро сказал Антон, подошёл и опять уселся на газетку, поправляя стрелки на брюках. – Хотел было ей ответить, чтобы заткнулась, когда она стала про родичей говорить, да ладно, пусть валит отсюда, – и опять стал приставать к братишке. – Что молчишь-то, Борян? Не иначе, влюбился в свою Светку. Признайся, а?

– Светка хорошая и добрая, – неожиданно сказал Борис и стал покусывать сорванную травинку. – А работящая – страсть! Всё в руках горит. Вот бы на ней жениться. Наша мамка её любила. Бывало, чаем напоит, расспросит, а потом сидят и шепчутся. На меня посмотрят и опять шушукаются. Со мной начнёт разговаривать, а сама смеётся, а я глаза таращу на неё и улыбаюсь, как последний дурачок.

– О, втрескался, брат, – протянув, расхохотался Антон и похлопал по плечу. – Если улыбаешься, как дурак, значит, влюбился – это первый признак. Я уж точно знаю. У меня море девок было, – и опять пристал. – Ладно, не отворачивайся. Как она вообще? – и неопределённо покрутил в воздухе рукой.

– Светка, что ли… Она такая, – Борька задумался, потом взъерошил и без того разлохмаченные волосы и сказал: – Такая, аж… ух, какая! Как взглянет – и всё, сразу наповал, словно из ружья стрельнула. Вот такая она, да уж… – и вздохнул протяжно, а потом махнул рукой. – Боюсь её… Красивая – страсть!

– Ну, мне кажется, тебе любая девка покажется красивой, если улыбнётся, тем более что в деревне девок – раз-два и обчёлся, – хохотнул Антон и опять приложился к стакану. – А она такая же рыжая, как её братья?

– Нет, что ты, – отмахнулся Борька. – Вроде в семье все рыжие, даже батя с мамкой, а она чернущая – страсть! И глаза голубые, словно небушко весной, сама засмеётся – и глаза смеются, – и подытожил: – Хорошая она, справная.

– А ты гуляешь с ней, или у вас не принято? – не унимался Антон, расспрашивая. – Всё живёте по старинке – на кого родители укажут, на том женитесь или замуж выходите, а своей головы нет и ума нет. Ну, а ты про любовь разговаривал или боишься? – так, с ехидцей сказал он и звякнул бутылкой.

– А как говорить-то? – протяжно вздохнул Борька и взглянул на деревню, словно хотел что-то рассмотреть. – Несколько раз, когда возле речки сидели вечером, хотел сказать, а слова не могу найти и сижу, мычу, как телок, а она смеётся. Погладит по голове, словно маленького, скажет, что уже всё знает, и тут же убегает, а я сижу, и рот до ушей, хоть завязочки пришей, как наша мамка всегда говорила. Домой вернусь, мамка поглядывает и