Сопровождать приезжих Михаилу приходилось часто, но делал он это всегда по поручению Ивана Афанасьевича. И в том, что Яковлев сейчас пригласил его через голову старика, был какой-то скрытый смысл. Это почувствовал не только Михаил, но и Иван Афанасьевич. Они переглянулись, чувствуя неловкость друг перед другом.

День был теплый. Выпавший ночью снег стал волглым, он мягко и беззвучно оседал под ногами. Разбитые кирзачи Михаила заблестели от влаги, пальцы ощутили знобкую сырость. С нарастающей досадой смотрел он под ноги. А мысли как-то заметно свернули совсем в другую сторону. Перебирая в уме все, что сказали друг другу старик и Дмитрий Давыдович, он никак не мог решить, кто из них прав, ему стало казаться, что промолчал он зря, в чем-то он должен был поддержать старика. А может быть, и нет. Не полиняет… Опять же Клим Антипыч. Завсегда стоит горой за старика. Что бы тут ни говорил Яковлев, последнее слово остается за Климом Антипычем. Может быть, как раз сейчас старик названивает ему. Усмехаясь про себя, он покосился на Яковлева, сказал:

– Клима Антипыча что-то давненько не видно.

– Он болен.

– Что с ним?

– С ним плохо. Удар…

– Надо же! – удивился Михаил. – Второй раз, выходит… Жалко.

– Конечно жалко, – согласился Дмитрий Давыдович. – Но… – Он сбавил шаг, нахмурился: – Болезнь, возможно, уберегла его от крупных неприятностей. Читали постановление о нарушениях устава сельхозартелей? Так вот, в нашем районе этих нарушений было больше чем достаточно.

– Какие нарушения?

– Я вижу, вы плохо читали постановление. У вас таких нарушений не было? – Яковлев смотрел на Михаила с холодноватой насмешкой. – Почти ежегодно под снег уходило несколько гектаров хлеба.

– Не осиливали…

– Это как сказать… По весне неубранное поле оказывалось очищенным до последнего колоска. Только в колхозный амбар не попадало ни зернышка. Этот факт, дорогой товарищ Манзырев, наводит на неприятные размышления. Не умышленно ли часть урожая оставляли неубранной?

– Ну что вы! – холодея, возразил Михаил.

Ему было понятно: именно так все можно повернуть. И ничего не докажешь. Вспомнив, что строго-настрого запрещал Лушке и Андрюхе собирать колоски, обрадовался. Как ни поворачивай, сам он чист. Хватило-таки ума на это…

– Пусть не умышленно, – подумав, согласился Яковлев. – Что это меняет? Результат один – всех своих возможностей не использовали. Подобное головотяпство дальше терпимо быть не может. Победу нам принесли не только мужество, самоотверженность фронтовиков, но и организованность, дисциплина. Здесь, на трудовом фронте, порядок, железная дисциплина жизненно необходимы…

Подошли к зернотоку, и Яковлев оборвал себя на полуслове. В тесной, с единственным оконцем сторожке было жарко. Степан Балаболка сидел за шатким столиком, смолил вонючий самосад и пощелкивал костяшками счетов. Увидев начальство, он вскочил, сорвал с гвоздя свою шапчонку, обмел ею скамейку.

– Садитесь, дорогие гости…

Яковлев сел, сдвинув счеты, оперся локтем на стол, заглянул в бумаги Балаболки, испещренные неровными столбцами цифр.

– Какие работы ведутся на току?

Балаболка откуда-то извлек очки, торопливо водрузил их на нос. Михаил не мог сдержать усмешки. «Не может без причуд, старый мерин! Очки-то наверняка с простыми стеклами».

– Значится, так, – начал Балаболка, поправляя очки, – в данный текущий момент идет ударная обработка семенного зерна. По неполным данным, обработано… – Балаболка поелозил пальцем по бумаге, назвал цифру.

– Почему – по неполным данным?

– А потому, что не зачтены пока сегодняшние результаты.

– Понятно… – Яковлев замолчал, что-то прикидывая в уме, спросил: – Вы всерьез называете свою работу ударной? Простейшие подсчеты показывают: до весны не успеете перебрать все семена.

Балаболка не смутился.

– Зато как перерабатываем! Зерно к зерну – литое золото, не семена. Было указание Ивана Афанасьевича – не пропускать в семена ни единого ущербного зернышка. Были мои неоднократные просьбы к руководящим товарищам, – Балаболка взглянул сквозь очки на Михаила, – добавить мне численный состав рабочей силы…

– И что же? – Яковлев повернулся к Михаилу.

«Вредный человек, – подумал о Балаболке Михаил. – Кто бы знал, сколько ты мне крови попортил, паразит длинноязыкий!»

– Людей пока нет. Но мы имеем в виду… А тебе, Степан Терентьевич, надо не с жалобами бегать, а заботиться, чтобы люди лучше работали.

Не хотелось так говорить при Яковлеве, но не сдержался. Однако Яковлев к его словам отнесся одобрительно, кивнул – правильно, жестом руки остановил готового к продолжению словопрений Балаболку.

– Давайте посмотрим ударную работу.

Под просторным навесом высились вороха пшеницы. Между ними сновали девчата в одинаково серых от пыли телогрейках. Скрипела, дребезжала, пощелкивала веялка, над ней висело облако мелкого сора и пыли. Сквозь звуки, издаваемые дедовской веялкой, пробивалась негромкая песня.

Вдруг все смолкло. Стал слышен стрекот воробьев, рассевшихся на крыше амбара. Из-за веялки вышла Христя, сказала:

– Передых, девки! Начальство с нами беседовать будет. – Концом платка она вытерла лицо и белозубо улыбнулась.

Избегая ее взгляда, Михаил зачерпнул горсть отвеянного зерна, стал пересыпать его из рук в руки. До сих пор он никак не мог раскусить эту не в меру бойкую бабенку. Без стеснения льнет к тебе, протяни руки – твоя. Протянешь – увильнула, ушла. На сердце остаются смута и тревога, вся жизнь начинает казаться неправильной, фальшивой и безрадостной. Давал себе слово не думать о ней – не получалось.

– А вы весело работаете, – сказал Христе Яковлев.

– Что горевать, когда нечего надевать, – знай наряжайся! – со смешком сказала Христя.

Яковлев тоже зацепил горсть зерна, подул на него, похвалил:

– Молодцы, добросовестно работаете.

– Мы-то добросовестно, – проговорила Христя, усаживаясь на мешок, – а вот вы… Если бы и вы так же работали…

– То есть? – насторожился Яковлев. – Как это понимать?

– Так и понимай – недобросовестно. Вот ты не успел на глаза показаться – и сразу про работу. А ведь, кроме работы, у человека еще что-то должно быть. Ты в клуб когда-нибудь заглядывал?

– Не приходилось. Но я зайду. Сегодня же.

– Правда?

– Да конечно! Отчего бы не зайти?

– Не гордый, значит, – засмеялась Христя. – Ты женатый или нет?

Яковлев заметно смутился:

– Нет. То есть был. Война развела.

– Да, война… – Христя встала. – Ну что, девки, передохнули? Надо сегодня пораньше норму отработать. Чтобы было время начепуриться. Ну-ка, дорогой начальник, крутани раз-другой веялку.

К удивлению Михаила, Яковлев спокойно взялся за деревянную, отполированную до блеска рукоятку колеса веялки. И веялка заскрипела, зашумела, затряслась, из ее чрева полетела, кружась, мякина