жили с бабушкой и дедушкой, но потом дедушка умер, и бабушка говорила мне, что у нас совсем не было денег, и еще были деньги, которые дедушка брал в долг у знакомых, не очень большие долги, но их надо было тоже отдавать, а когда он умер, мне было четырнадцать лет. Так что бабушке пришлось продать нашу квартиру и купить нам квартиру поменьше.
– Может быть, это и хорошо, – неуверенно сказал Митя. – Бабушке, наверное, было бы тяжело жить на старом месте, где каждая вещь связана с памятью. Кроме того, и тебе, наверное, было бы там грустно. И больше за нее платить.
Даша взглянула на него большими недоумевающими глазами, не понимая, говорит ли он всерьез; а еще в ней проскользнуло что-то до такой степени детское, что Митя вздрогнул. Вчера она показалась ему взрослой женщиной, а сейчас вся эта женскость и взрослость вдруг исчезла, обнажив нечто совсем другое, снова неожиданно и неуловимо знакомое. «Это же ребенок, выросший без родителей, – подумал он, чувствуя, как опрокидывается в темную яму совести. – Официантка, которую гоняют от столика к столику». Его мысли на секунду прервались. «Теперь я за нее немного в ответе, – подумал он со смесью удивления, благодарности и раздражения. – Хотя интересно, что в этом случае значит немного… Теперь я хоть за кого-то в ответе».
– Знаешь, сколько она теперь стоит? – спросила Даша.
– Я же не знаю, где она была, – ответил Митя. – Дорого?
– Ага, – ответила Даша, – Мне столько за всю жизнь не заработать.
«Это очень может быть, – грустно подумал Митя, на этот раз в мгновенном холодном отрезвлении. – Хотя в деньгах она явно разбирается».
Этот разговор подействовал на него отрезвляюще. «Может быть, она просто разыгрывает девочку? – подумал он. – Сколько я таких видел. И что это вообще со мной, что я стал принимать подобное на веру? Наигранно беззащитные, с холодным расчетом, без всех тех нелепых иллюзий, которые у нас когда-то были, не знавшие никакой другой жизни, кроме этой. Интересно, зачем я ей вообще потребовался?» Постепенно все происшедшее начало представать в ином, значительно более холодном и трезвом свете. Действительно, зачем он ей нужен, едва знакомый, почти вдвое старше ее. «Хотя она об этом все еще не знает», – осадил себя Митя. Потерянный, со своей искалеченной жизнью, все еще подспудно ищущий то, что, он уже твердо знал, найти невозможно. Дать Кирееву по морде было, конечно, приятно, но по сути, возможно, Киреев не так уж и неправ. «Может быть, – продолжал грустно думать Митя, – я и вправду для нее заезжий московский бизнесмен, хотя тогда немного странно, что пока она не попросила денег, даже не попросила ее куда-нибудь сводить. Сама отказалась». И все-таки было бы, наверное, правильнее, и для него, и для нее, сказать, что он Петр Андреевич из Твери, а Питер помнит по тем временам, когда был студентом. Но этого он уже не сделал.
Тем временем Даша продолжала говорить, неловко потирая ухо, попеременно и явно неосознанно то ускоряя, то замедляя шаг. Казалось, она совсем не чувствует, что что-то не так. Весеннее солнце падало ей на лицо, заставляя глаза светиться еще больше, чем прежде, на тонкие руки, белесые почти до голубизны, на ладони. «Ни капли загара, – все еще с некоторым удивлением в который раз заметил он про себя. – Интересно, что она делает в свободное время? Вот так и ходит от дома до работы, а по вечерам смотрит сериалы про охотницу на вампиров?»
– Так что там довольно много вещей, – продолжала говорить Даша, – и они не совсем в порядке. В новой квартире не для всего нашлось место, а еще бабушка очень постарела, пока мы покупали квартиру и переезжали, и очень боялась, что нас обманут и заберут все деньги и нам будет совсем негде жить. Так что у нее совсем не было сил все разбирать, а шкафы очень тяжелые.
– А ты, теперь? – ответил Митя.
Даша остановилась и посмотрела на него с сомнением и со столь заметным всплеском удивления, что Митя совсем растерялся.
– Я боюсь, – сказала она чуть-чуть иначе, чем раньше. – Мы жили там с бабушкой, и я была не одна, а если я все переставлю, это будет совсем другая квартира, и тогда я буду в ней одна. Ну, в смысле, что я буду вообще совсем-совсем одна. Ты знаешь, Оля, ты ее видел там, в кафе, такая высокая, она сказала мне, что я живу на складе. Наверное, она хотела сделать мне больно, потому что у меня есть квартира, а у нее нет. Но она приезжая. Ты только не думай обо мне плохо, хорошо? Это не то, что я живу в чужой квартире.
В этот момент Митя понял, понял с той уверенностью, которая существует по ту сторону возможности любых сомнений, что все это настоящее. Настоящая Даша, с ее тонкими чертами, растерянным взглядом и отброшенными за спину распущенными волосами. Настоящее то, что она говорит; настоящие и та нежность, с которой он уже не мог справиться, и то влечение, ощущение от которого он давно уже успел забыть. Митя вспомнил свои недавние мысли и почувствовал себя редкостной, исключительной мразью. Если бы ему сейчас попался Киреев, он бы, наверное, продолжал его бить даже лежащим; в первый раз в жизни ударил бы упавшего человека. Но еще больше ему хотелось бить самого себя. Митя представил, как весеннее солнце отражается в чуть растерянных Дашиных глазах, на ее светлой коже, но почему-то испугался на нее даже взглянуть.
– Да, конечно, – ответил он, чуть помедлив. – Но, мне кажется, я бы ничего такого не подумал.
– Точно? – спросила Даша и неожиданно для него и, наверное, для себя тоже его поцеловала. – Мы уже почти пришли. Четвертый подъезд, девятый этаж.
Синее небо падало на него каким-то невероятным, неестественным, давно забытым сиянием, оставленным в прошлом, во времени, не просто ушедшем, но как бы исчезнувшем, ставшем небывшим, растворившемся в несуществовании, утратившем основы не только своей вещности, но и самой возможности своего бытия. На секунду Мите показалось, что он вступил в момент – конечно же нет, не счастья, но скорее забвения всего того, что было, но не должно было быть, всего того, чего так и не было, хотя несомненно могло и должно было быть, и даже всего того, чего не было и никогда не могло быть. Асфальт был потрескавшимся и влажным, а около дома на ветру шелестели тополя. Митя был уверен, что никогда здесь не был, и все же каким-то невероятным и необъяснимым образом происходящее снова и снова поднимало со дна души то ли воспоминания, то ли мысли, в той же мере неуловимые и неопределенные, в какой мере и давние. Ему показалось, что он чувствует, чувствует скорее физически, чем мысленно, движения души столь глубинные, что он не знал ни как их назвать, ни чем их объяснить. Он подумал, что именно в такие моменты, наверное, и должно «захватывать дыхание», хотя как раз этого с ним не происходило.
– Еще у меня есть собака, – добавила Даша, когда они поднимались на лифте. – Он очень добрый и славный, только совсем старый. Он будет на тебя лаять, потому что не любит людей. Бабушка
