«Вот что, пан Веренич. Вы доказали мне свою верность, стойкость и мужество. Я хочу поручить вам важную справу – от коей будет зависеть вся будущность Волыни, Подолии и всей Литовской Руси. Как вы, надеюсь, ведаете, ноне идут жаркие споры относительно унии меж ветвями церкви Христовой. Понятно, во имя чего сие. Магнаты и шляхетство коронное с вожделением глядят на земли православного нобилитета – поелику земли эти каждый год дают более двух миллионов злотых с продажи пшеницы. И уния – самый прямой способ принудить православную паству Руси Литовской к покорности польским епископам, а главное – польским магнатам. Православие на русских землях живёт более семи сотен лет, деды наших дедов молились по греческому обычаю, и предать их – будет предать себя. Уния, скажу вам прямо, пан Веренич – неизбежна, ибо на её стороне стоят и Его Милость король, и магнаты польские, и шляхетство, и католический клир. Нам с ними не совладать, да и нечем противоборствовать сей навале. Уния будет принята. А после этого начнется истребление нашей русской веры, и через два поколения всё шляхетство русское станет польским, а посполитые и духовенство наше будут отданы под власть польских епископов». Я молчал, словно громом поражённый, и единственно, что смог выдавить из себя – краткий вопрос: «Так что ж, мы предадим наши алтари и очаги?».
Его Милость покачал головой. «Нет, пан Веренич. Пусть иные предают свои могилы – я этого не сделаю. Сын мой Иван, наперекор моему слову, твердо решил принять католический обряд, и католическое же вероисповедание хотят принять многие магнаты русские, коих ранее народ посполитый знал, как надежду православия. Измена свила себе гнездо во многих замках и поместьях Руси Литовской, и множество знатных вельмож русских уже готовы сделаться поляками и католиками. Посполитых же наших, от роду бывших православными – хотят они ввергнуть в бесовское почитание папы, как наместника Бога на земле, чего от веку не было на Руси. В такое время живём, пане Славомиру…» Его Милость тяжело вздохнул и продолжил: «Мне уже не долго осталось, и на мой век хватит всего – и золота, и серебра, и каменьев драгоценных, и всего, чего ни пожелаю. Но душа моя неспокойна и тревожна. Душа моя мечется, не видя выхода – и задумал я дело важное, для коего нужны мне будут верные люди, такие, каким я мог бы доверить и душу свою, и жизнь. Вы, пан Веренич, шляхтич достойный, честь выше всякого дохода ставящий, умеющий хранить тайны и держать слово – на вас я могу рассчитывать. Ведь могу?» Что я мог на это ответить? Только утвердить князя в его мыслях. Его Милость продолжил: «Рокош Косинского показал нам, что король Жигимонт Ваза нам не опора – видит он в православии некую угрозу для Короны. Видит Бог, он ошибается, но сделать мы тут ничего не в силах. А это означает, что нам надлежит показать Его Милости королю, что сгибать клинок можно лишь до поры. В какой-то момент он либо резко выпрямится, калеча сгибающего, либо сломается – но мёртвые, как говорил князь Святослав, сраму не имут. Вы понимаете, о чём я говорю?» Разумеется, я понял князя Острожского. И ответил прямо, как надлежало говорить в такой ситуации: «Да, Ваша Милость. Я готов стать таким клинком».
Князь удовлетворенно кивнул. «Что ж, я этого ожидал. Благодарю тебя, пан Веренич. Сейчас ступай к себе, отдыхай. Когда настанет время тебе и многим иным православным стать клинком – я тебе о том поведаю». На этом наша беседа завершилась.
И очень скоро наступил этот заповетный час….
После этих слов пожилой шляхтич, глянув в окошко, добавил:
– Пане Стасю, уже поздно, предлагаю отправится спать, а завтра, если погода продолжит нас огорчать – я поведаю вам свою историю далее. Продолжая Экклезиаста, можно сказать, что есть время беседовать, и есть время отдыхать от бесед. – После этих слов пан Веренич встал, поклонился своему собеседнику и, чуть хромая на правую ногу, отправился к своей горнице.
О Берестейской унии, набеге на Бендеры и о войске Запорожском….
На следующий день пан Веренич-Стаховский, выйдя в общую. залу, обнаружил, что за столом, заблаговременно уставленным всякой утренней снедью – исходящим медовыми ароматами сбитнем, блинами с различными заедками, сладкими ватрушками, пирогами с рыбой, грушевым взваром и мочёными яблоками – уже сидел пан Станислав, нетерпеливо поёрзывая в предвкушении продолжения истории. Старый шляхтич, обозрев стол, удовлетворённо кивнул.
– Благодарствую, пане Стасю. Не ожидал. Сердечно благодарен за заботу, – а затем, глянув в окно, добавил печально¸– но, видать, нам у Янки ещё куковать и куковать, за окном – дикая непогодь. Желаете продолжить выслушивать мои байки? – старый шляхтич, усевшись за стол, налил себе сбитня.
– Единственно ради этого и встал в такую рань, в ином случае меня бы из-под тёплого одеяла было бы не вытащить, печка у Янки греет слабо.
– Зима впереди длинная, холода ещё будут, чего зря дрова жечь? Но, впрочем, продолжим. Вчера на чём я остановился?
– На мае девяносто третьего года.
Старый шляхтич кивнул.
– Да, вспомнил. Тридцать лет тому прошло, а всё, как вчера…. Иной раз не вспомнишь, чем обедал накануне, а те события – колом из памяти не вышибить…. Так вот, об унии. Тема деликатная, тонкая, и по сию пору – кровоточащая, аккурат год назад жертвой её пал архиепископ Полоцкий Иосафат Кунцевич – ну да вы человек здешний, знаете эту историю не понаслышке.
Межевой комиссар вздохнул.
– Рвение епископа Полоцкого в насаждении унии превзошло все мыслимые пределы, удивительно, что он дожил до такого почтенного возраста, народ православный в воеводствах литовских его истово ненавидел. Я. хоть и католик – такого прозелетизма не понимаю и принимать не желаю, пан Кунцевич в своих деяниях более напоминал Иуду, неж Петра, уж простите мне нечаянное богохульство. Нельзя в таком деле, как спасение души, принуждать людей к измене своей вере.
Пан Веренич кивнул.
– Господь ему судия, тщания его в установлении унии привели его в могилу, и нет никого на Литве, кто бы сказал о пане Кунцевиче доброе слово…. Но оставим его. Он теперь вне нашей милости или ненависти, тут дело в ином. Здесь, на Литве, уния собрала не столь обильную кровавую жатву, как в коронных воеводствах русских, но и у нас, в Польше, победила она не везде. Воеводства Волынское да Подольское, а более всего Львовское, ранее бывшее Русским, унию приняли, чем в немалой степени виной – переметнувшиеся на сторону Святого престола бывшие православные иерархи, а вот на Киевщине да Брацлавщине, не говоря уж о землях дальних украйн по левому берегу Днепра – уния и по сию
