делом обыденным, и князь Януш в первую голову озаботился заменой деревянных стен и башен на каменные, а поелику обитателей в Богуславе было менее сотни дворов – строить крепостцу отправлены были казаки Острожской панцирной хоругви, которая, в отличие от надворной, могла быть отправляема из княжеского замка надолго. Обе сотни нашей хоругви попеременно то были в сторожах, отправляя разъезды на полдень вниз по Роси, то на ремонте стен Богуслава. Я тогда уже дослужился до десятского, но вместе со всеми разбирал трухлявые бревна старых стен и таскал камни и мешал глину наравне с остальным посполитым людом. Не до ранжиру тогда нам было…. И вот за три дня до Покрова наш хорунжий, пан Филипп Кучиньский, шляхтич хоть и из мелкопоместных, но заслуженный воин, в битве при Торопце лично взявший в полон воеводу Дементия Черемисинова – отправил меня в Фастов, к Его Милости князю Янушу, с росписью проведенных работ и расходной грамотой по замку. Взяв тогда с собой одного лишь вестового, Янку Теребовльского, я двинулся в Фастов – полагая эту поездку наградой и избавлением от тяжких трудов. Бо, скажу вам, пане Стасю, хоть я тогда и был молод и крепок телом – но и меня каменные работы умотали донельзя…. Мы с Янкой, взяв бумаги и провизии на дорогу, с рассветом выехали из Богуслава – полагая к закату быть в Фастове. Октябрь в тот год был тёплым, без дождей и навал, дорога нам была знакома – что может быть лучше для такой поездки?
У Карпышей, проехав исток Росавы, мы встретили разъезд казаков Васильковской хоругви – от которых узнали, что ныне в Фастове ждут Его Милость князя Василия. Зная, что старший Острожский никогда не путешествует без своей охраны – я обрадовался, надеясь встретить своего отца и Северина Наливайку, который тогда уже был ротмистром собственной Его Милости надворной хоругви, отец же мой исполнял при нём обязанности обозного каштеляна – годы у него уже были почтенными, строевая служба была ему уже в тягость… От Богуслава до Фастова, через Гороховатку и Протоку, приблизительно шестьдесят пять миль, путь неблизкий, посему ничего нет удивительного в том, что до княжеского двора мы добрались уже далеко за полночь. Отправив Янку в кордегардию, я попросил ключника определить мне место для ночлега уединённого и безопасного – поелику со мной были важные бумаги. Ключник, побурчав для порядку, привёл меня в какую-то малую горницу, более напоминавшую девичью светлицу, нежели покой для казака – но мне было не до этого, я валился с ног от усталости и упал на кровать, даже толком не раздевшись, и уснул столь быстро, что даже не заметил, как ключник запер входную дверь.
Замок в Фастове построен был тремя годами позже, а в те дни князь Януш обитал в поместье, с трех сторон огороженном невысоким валом и деревянным тыном, с захода же защитой ему был лишь крутой берег Унавы – чего, конечно, было, в обереженье от татарских набегов, весьма мало. Хозяйский дом был окружен четырьмя флигелями, один из коих выполнял роль кордегардии – в остальных же располагались всяческие службы. Как выяснилось утром, надворная хоругвь Его Милости князя Василия отаборилась в миле от княжеского двора, по берегу Каменки – но и без её казаков поместье было битком набито людьми. Именно поэтому, как я понимаю, ключник и отвёл мне для постоя светлицу дочери Януша, Элеоноры, тогда бывшей в отъезде вместе с матерью в Венгрии, у дальней родни в Унгваре.
Проснулся я от того, что в окошко заглянуло всходившее солнце – хотя была уж середина октября, но дни стояли на удивление солнечные; через стену был слышен разговор двух мужчин, но что именно говорилось – разобрать было мудрено, да к тому же не в моих привычках было подслушивать чужие речи. Встав, натянув сапоги и перепоясавшись кушаком, я подошел к двери – которая отчего-то легко отворилась, как видно, ключник ещё на рассвете открыл замок. Передо мной открылись княжеские покои – и за стоящим посреди залы столом я увидел Его Милость князя Василия, беседующего на равных с одетым в пропыленный кунтуш человеком, судя по алым шароварам и мягким рыжим ичигам – низовым казаком. И, лишь когда он обернулся – я признал в собеседнике князя запорожского полковника Кшиштофа Косинского. За год до этого запорожцы вместе с хоругвями Его Милости князя Острожского отбили набег татар у Умани, моя сотня была в том деле, посему я сразу узнал княжеского собеседника.
Его Милость с немалым изумлением спросил у меня, застывшего на пороге:
«Ты кто, казак? Как тут оказался?» Я, изумлённый не менее Его Милости, ответил, что десятский Острожской панцирной хоругви Славомир Веренич-Стаховский, прибыл ночью из Богуслава и привёз реляцию хорунжего Кучиньского относительно работ по замку. Князь Острожский протянул руку и коротко бросил «Давай». Я немного замешкался, доставая бумаги из сумы, и тут пан Кшиштоф, признав меня, радушно улыбнулся и бросил: «Здорово, десятский!» При этих словах Его Милость видимо побледнел, нервно сглотнул и спросил у своего собеседника: «Пане Кшисю, ты знаешь этого казака?» Косинский кивнул и подтвердил наше знакомство. Князь взял донесение пана Кучиньского, без всякого интереса его пробежал глазами, положил бумагу на стол и, оборотясь ко мне, спросил: «Пан Веренич, сколько с тобой людей?» Узнав, что всего один вестовой казак – кивнул и сказал: «Немедля седлайте коней, поедете с паном Косинским в Белую Церковь» – и, не дав мне времени даже на краткое согласие (каковое, меж нами говоря, мне ох как не хотелось давать!), добавил: «Не надо, чтобы вас видел хоть кто-нибудь из дворовой челяди. И уж тем паче – из надворной хоругви. Езжайте, пока дворня занята на кухне и на скотном дворе, а казаки чистят коней и моют их в Каменке». Помолчав, спросил: «Отец твой обозным каштеляном у Наливайки, как я помню?» Я подтвердил сие. Тогда Его Милость продолжил: «С отцом встретишься в иной раз, сейчас нет времени на семейные нежности, седлайте коней!».
Меня, признаться, изрядно изумила такая нетерпеливость князя Острожского – в иное время сибарита и щедрого господаря. Но раз надо – значит, надо. Я вышел из покоев на террасу, прошел в кордегардию, и, нос к носу встретившись с Янкой – велел ему, нимало не медля, седлать коней. Не прошло и четверти часа, как мы с моим вестовым, конно и оружно, стояли у ворот усадьбы – чем весьма удивили пана Кшиштофа, выехавшего из ворот изрядно погодя. Но у него было на то оправдание – за ним трое слуг тащили тяжёлые, судя по покрасневшим
