– Вы полагаете, что Беата могла….

Старый шляхтич пожал плечами.

– От воспитанницы наследницы Борджиа всего можно было ожидать. Беата отличалась удивительным небреженьем к нравам и обычаям, издревле жившим на Волыни, единственной ценностью она полагала собственные удовольствия и наслаждения, а для их удовлетворенья требовались деньги. И ради денег она готова была на всё…. Князь Василий видел свою невестку насквозь. И предложил ей уберечь её маёмосць без душегубства. В этом случае все оставались при своих интересах – Беата продолжала властвовать над своей дочкой, навечно похоронившей своё будущее в кровавой бойне в Лысой-над-Лабой, сын Гальшки обретал жизнь, а Его Милость князь Острожский – живую память о своем друге, бесчестно убиенном в Богемии, в лице этого мальчика. Ну а Гальшка…. Гальшка обретала право на новый брак – хотя, положа руку на сердце, не думаю, что она в нём нуждалась. Пани Янина говорила, что юная княгиня так и осталась верна своему павшему мужу, и до конца своих дней звала его по ночам, мечась во сне….

Собеседники примолкли. Затем межевой комиссар спросил:

– Как я догадываюсь, младенец был отправлен на Волынь вместе с пани Яниной?

Старый шляхтич кивнул.

– Да, осенью, на Покров. У Гальшки не было молока, Беата наняла двух кормилиц, посему расставание с малышом для юной вдовы было хоть и трагическим, но все же не таким душераздирающим, как это бывает, когда младенца отрывают от материнской груди…. Пани Янина рассказывала, что ребёнка, кормилиц, её и трех гайдуков для охраны Беата самолично отправила в путь задолго до рассвета, пока Гальшка спала в своей горнице. И что было далее в доме Беаты – она не знает… Гальшку она встретила через двадцать лет, в Дубно, куда вдову князя Сангушко привёз Януш Острожский. Пани Янина, плача, призналась мне, что Гальшка не узнала свою старую няньку и вообще более походила на блаженную, ушедшую от нашего мира….

Межевой комиссар тяжко вздохнул.

– Я помню эту историю, Эльжбету несколько раз пытались выдать замуж, её мать запуталась в своих матримониальных авантюрах и окончила жизнь в каком-то спишском замке….

– В Кежмарке. – подсказал старый шляхтич.

– Да-да, в Кежмарке, тогда как раз был очередной спор за Спиш с цесарцами….

– Спор по поводу Спиша и посейчас не окончен, но, смею заметить, после провала попытки эрцгерцога Максимилиана сесть на польский стол цесарцы согласились с тем, что Спиш польский…. Но мы сейчас не об этом.

– Да, пане Славомиру, простите великодушно, просто любое упоминание о замках Спиша у меня, как у подскарбия, будит старую рану. Все же тридцать три тысячи коп пражских грошей – это сегодня, почитай, сто тысяч коп грошей литовских, или, если по-новому, сто двадцать тысяч злотых, ежели личить по баториевой стопе, на эти деньги сейчас пару воеводств можно купить….

– Забудьте, пане Стасю, об этих деньгах, не для того их брал Жигимонт Люксембург, чтобы его наследники их нам вернули…. Удовольствуйтесь тем, что Спиш ныне навеки польский, и успокойте свою мятущуюся душу. И я продолжу, с вашего позволения…

– Да-да, пане Славомиру, явите божескую милость, продолжайте свой рассказ. Сын Эльжбеты был вывезен на Волынь, в Гусятин, как вы утверждаете?

– Так мне поведала пани Янина Лисовская, и я склонен ей верить. Иначе очень трудно объяснить, как сын какого-то гусятинского подстаросты вдруг сделался ротмистром надворной хоругви Его Милости князя Василия, обойдя многих заслуженных шляхтичей. А если добавить к этому, что настоятелем дворового храма Острожских стал Демьян Наливайко, старший брат Северина – то иного объяснения, чем скрытое родство, я придумать не в силах…

– Но почему в Гусятин? Почему не в Острог?

Старый шляхтич ухмыльнулся.

– Вы, пане Стасю, я вижу, недооцениваете Его Милость князя Василия…. Хитроумие его было притчей во языцех, он упрятал сына Гальшки так, что никто и никогда его бы не нашёл, ежели б, упаси Господь, Беата решилась бы на страшное…. Да к тому же Гусятин – природная крепость с погляду татарских набегов, с юга его защищает Днестр и Хотинская гряда, недоступная коннице, с восхода его прикрывают притоки Днестра, текущие с полночи на полдень – Матёрка, Калюс, Даниловка, Ушица, Тернава, Смотрич – над которым стоит Каменец-Подольская твердыня… Да плюс Иванковицкие леса. Татарам до Гусятина было никак не добраться! Не погрешу против истины, если скажу, что Гусятин – самое защищённое место на всей Литовской Руси.

Межевой комиссар удовлетворённо кивнул.

– Убедили, пане Славомиру. Юный наследник князя Сангушко рос в тишине и неге, в безопасности и изобилии еды и питья. Но зачем Его Милость князь Острожский затем допустил, чтобы его внучатый племянник, Гедиминович по отцу и Рюрикович по матери, так страшно сгинул в Варшаве? Зачем позволил ему поднять рокош против короля Жигимонта Вазы?

Старый шляхтич тяжело вздохнул.

– Он не допустил. Он велел Северину поднять этот рокош.

Межевой комиссар изумлённо переспросил:

– Велел!?!? Князь Острожский обрёк свою родную кровь, своего внучатого племянника, на такую жуткую смерть – по своей воле? Но почему?

– Да потому что ему его было не жалко….

Как Славомир Веренич-Стаховский сделался доверенным конфидентом Его Милости князя Василия Острожского и почему он был этому не рад…

В горнице повисла напряженная тишина – так, что стало слышно, как уныло моросит ноябрьский дождь за окном.

Подскарбий мстиславский, покачав головой, налил себе и пожилому шляхтичу мёда, подвинул кубок собеседнику – и спросил вполголоса:

– Пан Славомир, может быть, поясните свои слова? А то я уже стал плохо понимать все хитросплетения вашей истории….

Пан Веренич, покачав головой, приложился к кубку, сделал добрый глоток янтарного напитка, крякнул – и ответил:

– Что ж, поясню. Но для этого спервоначалу поведаю вам, пане Стасю, историю о рокоше Косинского, думаю, вы слыхали об этой смуте?

Межевой комиссар кивнул.

– История давняя, но известная. Киевский воевода тогда погасил этот рокош, как я помню?

Пожилой шляхтич лукаво улыбнулся, в его глазах блеснули озорные искорки.

– Погасил, как не погасить…. Только попервоначалу он его разжёг!

Пан Станислав изумлённо развёл руками.

– Пане Славомиру, опять вы меня изумляете! Как разжёг? Разве пан Кшиштоф Косинский не самолично поднял казаков воеводства Киевского на бунт и штурм Белой Церкви? И разве не его казаки творили разорение, глад и мор имениям Острожских?

Пожилой шляхтич кивнул.

– Так и есть, пане Стасю. Но допрежь того было много такого, о чем вы, полагаю, не ведаете. К примеру, знаете ли вы, кто был посаженным отцом на свадьбе Кшиштофа Косинского с княжной Марушей Ружинской? – и, не