— Дочь моя, я обучил тебя всем обрядам и заговорам. Да защитят они тебя.

Кайвайкла и Сантьяго Маккин помогли Колченогому забраться на лошадь. Устроившись в седле, старик улыбнулся Лозен, но улыбка получилась лишь тенью прежней, как и в нынешнем Колченогом едва можно было узнать прежнего могучего воина и колдуна.

— Боевые заговоры мне теперь без надобности, — пробормотал он и взялся узловатыми пальцами за поводья. Руки у Колченогого постоянно дрожали.

Глазастая, сидевшая на своей низенькой пестрой кобыле, смотрела, как забираются в седла остальные члены маленького отряда Колченогого. Кайвайкла и Сантьяго Маккин кинулись к Лозен и заключили ее в объятия.

— Да будем мы живы, чтобы свидеться снова, Бабушка. Сынки, хорошенько заботьтесь о родных. — Лозен переполняла грусть из-за отъезда обоих мальчиков. Даже до того, как Колченогий решил покинуть отряд, там почти не оставалось детей.

Колченогий пустил коня по петляющей тропке, что вела с высокого плато вниз, в пустыню. За ним последовали Глазастая с шестью другими женщинами и мальчики. Месяц назад вождь Чиуауа и его отряд из семидесяти шести человек направились на север к форту Боуи, чтобы сложить оружие и сдаться. Теперь остались только Лозен, Джеронимо, пятнадцать воинов, двенадцать женщин и шестро детей, двое из которых были младенцами.

Лозен могла лишь строить догадки о том, сколько солдат сидит сейчас у них на хвосте. Она иногда обсуждала это с другими воинами — без всякой особой цели, просто чтобы убить время. По их прикидкам, за отрядом охотились тысяч пять синемундирников, три тысячи мексиканских солдат и по меньшей мере тысяча американских скотоводов, старателей, фермеров и горожан. Сейчас апачи исходили из того, что каждый встречный — их враг.

Девять тысяч человек преследовали семнадцать воинов-апачей. Соотношение сил вызывало у Лозен гордость. Конечно, не могло быть и речи о том, что они смогут взять над бледнолицыми верх. Оставалось лишь протянуть подольше и забрать с собой побольше врагов, когда придет час расстаться с жизнью.

Лозен проводила взглядом отряд Колченогого, который, свернув, пропал из виду. Шаманка залезла на самую вершину кряжа и оглядела горы, тянущиеся ввысь, будто стараясь достать до неба. «Неужели мы последние свободные апачи? Последние из тех, кого бледнолицые не смогли обуздать и загнать в стойла?» — подумалось ей.

Солнце пекло немилосердно. От него исходил жар, словно от горнов бледнолицых пеш-чидинов — «духов железа». На руках Лозен виднелись ожоги, оставленные раскаленным стволом винтовки. От голода сводило живот. Мышцы ныли.

И все же ее переполнял дикий восторг. Она свободна — свободна, несмотря на голод, холод, жару, усталость или отчаяние. Она вольна странствовать, где хочет, идти, куда вздумается, и никто не мог указать ей, что делать и как поступать. Когда члены ее отряда хотели повидаться с родными, они тайком пробирались в резервацию. Может, им удастся убедить кого-нибудь сбежать и снова присоединиться к ним.

Лозен запустила пальцы в мешочек, зачерпнула пыльцы и раскидала ее по четырем сторонам света. Снова потянувшись за пыльцой, чтобы втереть ее себе в лоб, шаманка нащупала на донышке мешочка медный цент. Монета блестела, как новенькая. Сколько раз Лозен поглаживала ее, размышляя о том, где сейчас находится Волосатая Нога и чем он занят!

Женщина знала, что Волосатая Нога дал ей монету из лучших побуждений, но амулет из нее получился никудышный. Слово «свобода», выгравированное на изображении индейца, оказалось очередной ложью бледнолицых. Лозен швырнула монетку в прокаленный солнцем воздух. Сверкнув в жарких лучах, цент пролетел по дуге и пропал из виду в пропасти.

Восторг оставил Лозен столь же неожиданно, как и охватил. С тяжким сердцем она отправилась обратно в лагерь. Большая часть шалашей теперь пустовала. Сегодня вечером тут разведут совсем мало костров.

* * *

Шерсть на загривках мексиканских псов встала дыбом: в деревеньку Фронтерас, представляющую собой кучку полу-развалившихся глинобитных хижин с соломенными крышами, въехали Лозен и Одинокая. Замерли женщины, моловшие зерно и лепившие тортильи. Дети разбежались по домам. Мужчины, прищурившись, наблюдали за незваными гостьями.

Лозен чувствовала ненависть мексиканцев столь же ясно, как аромат булькающих в котлах бобов, кукурузы и перцев чили. В животе у Лозен заурчало. За последние три дня она съела лишь горсть ягод и орехов да пару клубней дикого картофеля.

Все лето отряд предавался любимому занятию Джеронимо — убивал и грабил мексиканцев. По ходу дела воины израсходовали все патроны и потому отправились восполнить запасы на север, в Аризону. До границы они не доехали: исхудавшие лица детей вынудили Лозен принять решение завернуть за провизией во Фронтерас. Одинокая вызвалась составить ей компанию.

Обе понимали, что уйти из деревни живыми у них шансов мало, но Лозен помнила слова брата: «Если не боишься смерти, то и быть отважным просто». Сейчас она могла бы добавить к этой мудрости еще одну: «Мексиканцы легковерны, их несложно обмануть».

Лозен и Одинокая не удивились, когда солдаты заперли их в кладовой, пыльной от сухой мякины. Стоило явиться деревенскому главе, как Лозен в два счета убедила его, что Джеронимо хочет вступить в переговоры о мире. От осознания того, что ему готов сдаться сам неуловимый Джеронимо, деревенский глава должен был ошалеть от радости. Лозен заявила, что в качестве жеста доброй воли старосте следует отправить Джеронимо подарки — кукурузу, бобы, вяленую говядину, одеяла, ткани и ножи.

И вот теперь Лозен с Одинокой вели в отряд трех низкорослых лошадок, груженных припасами, в том числе десятью бутылками мескаля — крепкого пойла из агавы. Большую их часть шаманка собиралась выкинуть, но ей предстояло решить, сколько бутылок оставить. Если вообще не привезти выпивки, воины станут еще мрачнее прежнего. Если оставить слишком много — апачи перепьются, а это сулит опасность, причем для всех.

Когда Лозен с Одинокой оставили деревню позади, обе вздохнули с облегчением. Теперь все будет хорошо. Дети наедятся досыта.

Лозен не могла знать, что командир крошечного гарнизона Фронтераса запросил в подкрепление две сотни солдат, уведомив о Джеронимо, желающем мира. Она не могла знать, что староста отправил в Аризону новому генералу гринго телеграмму с известием о том, что Джеронимо, оказывается, на триста километров южнее, чем все полагали. Лозен не знала, что мексиканцы в деревне собираются устроить пир в честь Джеронимо, на котором постараются перебить весь отряд апачей. Впрочем, расчеты мексиканцев не имели никакого значения. У Джеронимо были свои планы, и никакой мир он заключать не собирался.

* * *

Четырнадцатилетний племянник Джеронимо