Рафи с усмешкой проводил взглядом Армихо, который вперевалку пошел прочь, чтобы лично возглавить поиски. Коллинз окинул взглядом изрезанную ущельями и усыпанную валунами равнину. Низкорослые кедры да креозотовые кусты, кактусы да высокая трава — мать-природа в здешних краях не отличалась щедростью. Обычного калеку здесь ждала бы верная смерть, но только не индианку, пусть и со сломанной ногой. Рафи был уверен: генералу беглянку не сыскать.

Рафи кинул взгляд на солнце, поднимавшееся из-за гор на востоке.

— Собираемся и выступаем, а то не поспеем в Санта-Риту до сумерек.

Пока Авессалом и Цезарь запрягали коней, Рафи опустил откидной борт первого фургона и проверил груз. Бочки с мукой и солониной стояли на своих местах, однако от внимания Коллинза не ускользнуло, что большой ящик с подковами и железными чушками, стоявший рядом с откидным бортом, был чуть сдвинут в сторону. Забыв, что в одиночку ему не под силу стронуть этот ящик, Рафи попытался поставить его на место. Тут же, откуда ни возьмись, появился Цезарь:

— Я помогу вам, сэр.

Поздно.

Рафи толкнул ящик, и тот вдруг сдвинулся. Тут Коллинз обратил внимание, что крышка ящика с одного края слегка приоткрыта.

— Что случилось? — К ним подошел Авессалом.

— Кто-то спер из этого ящика подковы. — Рафи забрался в фургон, достал ломик, висевший в одной из кожаных петель вдоль внутренней стороны борта, снял им крышку и замер, уставившись внутрь ящика. — Разрази меня гром.

Из ящика сквозь спутанные волосы на него смотрела съежившаяся рабыня-индианка Армихо.

— Это ты ее здесь спрятал, Авессалом? — осведомился Коллинз.

— Боже всемогущий… Нет! Да я на Библии готов поклясться…

Рафи настороженно глядел на индианку, будто опасаясь; что она в любой момент может выпрыгнуть наружу с ножом в руках, как чертик из коробочки.

— Мне доводилось слышать, что апачи могут красть разное добро из-под замка, но что они сами прячутся в заколоченные ящики… Нет, с таким я прежде не сталкивался.

Рафи вовремя обернулся и заметил, как Авессалом покосился на Цезаря. Коллинз прищурил зеленые глаза и уставился на негра:

— Это ты ее сюда посадил?

Цезарь будто бы в один миг позабыл английский. Разинув рот и широко распахнув глаза; он непонимающе воззрился на Рафи.

Это ты, Цезарь, больше некому, — пожал плечами Авессалом.

К негру наконец вернулся дар речи.

— Я не мог ее тут оставить, масса Авслом.

— Как он снял ее с цепи? — спросил Рафи.

— Мы оба навострились отпирать проволокой замки, — ответил Авессалом. — Подростками мы прикладывались к бренди, который отец запирал в ящике буфета на ключ.

— Я бы других тоже освободил, масса, но мексиканцы сторожили их всю ночь.

— Прости, Рафи, если доставили тебе неприятности. — Авессалом взял в руки седло. — Нашу зарплату за этот рейс оставь себе. У нас есть лишний мерин — отдадим его девчонке.

— Да она вас при первой же возможности на ремни порежет.

— Уж простите, сэр, — возразил Цезарь с несвойственным ему напором, — но нет, нипочем не порежет.

— Вот это да, — покачал головой Коллинз. — Ты у нас теперь специалистом по апачам стал, я правильно понимаю?

— Нет, сэр, никем я не стал.

— Где подковы и чушки из этого ящика?

— Попрятал за бочками, сэр.

Рафи вытянул шею и посмотрел в указанном направлении. Все свободное пространство за бочками и между ними оказалось забито подковами.

— Господи боже, — покачал головой Коллинз. — Да ты коварством не уступаешь апачам.

Рафи не хотелось расставаться с Авессаломом. Южанин знал Шекспира, и они часами читали друг другу наизусть шедевры великого поэта. Кроме того, если останется Авессалом, то с ним будет и Цезарь, а столь трудолюбивый и сильный помощник стоит трех работников.

— Нам надо закончить рейс. И без вас с Цезарем мне не обойтись. Спрячем девчонку под парусиной. Только поедет она в вашем фургоне. И если удавит вас вашими же подтяжками — вините только себя.

— Ты можешь ей все это сказать?

— Абла эспаноль?[14] — спросил Рафи.

Индианка ничего не ответила, но Рафи счел, что, будучи пленницей Армихо, она успела нахвататься немного испанского.

— Устед ва кон носотрос. Эстара сегура. — Он повернулся к Авессалому: — Я сказал ей, что она может поехать с нами и ей ничего не угрожает. — Рафи тяжело вздохнул. — Решим, что с ней делать, когда доберемся до Санта-Риты. Может, там отыщется кто-нибудь из ее народа.

— Тогда они ее и заберут.

— Может быть.

— Она вроде из апачей.

— Именно поэтому я не знаю, как другие апачи поведут себя при встрече с ней, — покачал головой Рафи. — Я не могу запомнить все племена, а они, между прочим, постоянно воюют друг с другом.

За прожитые годы Рафи успел насмотреться на самых разных людей, большая часть которых находилась в самом низу социальной лестницы. Во вздорности, ветрености и чудачестве апачи не знали себе равных.

— Я думаю назвать ее Пандорой, — осклабился Цезарь. Рафи только сейчас заметил, что в глазах чернокожего светится пытливый ум. Что ж, может, он и недооценил Цезаря. Пожалуй, они с хозяином все же доберутся до Калифорнии.

А еще Рафи впервые за все время обратил внимание на занятную деталь: глаза Цезаря оказались точно такого же темноорехового оттенка, что и у Авессалома.

— Ты знаешь, кто такая Пандора? — спросил Рафи.

— Да, сэр. Давным-давно греческий бог Зевс очень сильно рассердился, чего Прометей натворил-то: огонь людям отдал. Зевс сделал женщину из глины и вдохнул в нее дыхание жизни. А потом отправил на землю с маленьким ящичком. А еще у Прометея был брат. Ну, ему стало интересно, чего это за коробочка такая. Прометей ему говорил: не заглядывай внутрь, но брату страсть как любопытно было. Он открыл ее, и тут из нее зло так и полезло. Он выпустил все беды, из-за которых мы сейчас и мучаемся.

— В ларце Пандоры кое-что осталось, — добавил Авессалом.

Рафи помнил, что именно.

— Надежда, — кивнул он, — подлая старая обманщица надежда.

«Что за беды принесет нам наша Пандора?» — подумалось ему.

ГЛАВА 5

ИНДЕЙСКИЕ ИГРЫ

Сестра и Говорливый тащили коровью шкуру, одеревеневшую настолько, что при первом же порыве ветра они попятились и налетели на Большеухого и Мух-в-Похлебке, которые следовали за ними. Сестра и Говорливый развернули шкуру ребром к ветру и продолжили свой путь вверх по склону.

Сестра вымачивала шкуру целых три дня, предварительно удалив с внутренней стороны всю плоть, но потом, вместо того чтобы растянуть шкуру на колышках, просто оставила ее на летнем солнце. Шкура сморщилась, сделалась твердой, и