— Зачем они оставили мокасины? — спросил Авессалом.

— Это намек. Своеобразное послание, — хмыкнул Рафи. — Апачи как бы говорят: «Мы шли, пока не сносили мокасины. Теперь у нас есть ваши лошади. Настал ваш черед ходить пешком».

— Знаешь… — Авессалом кашлянул. — Я ведь сегодня и вправду собирался пристрелить тех двух конокрадов и содрать с них скальпы на память. А потом, когда из кустов выпрыгнула целая орда апачей… Их было человек пятьдесят, а то и шестьдесят. Рафи, врать не буду, я обоссался от страха. Они могли сделать с нами что угодно: содрать шкуру, пустить нас на мясо… А вместо этого просто принялись скакать, что тараканы на раскаленной сковородке. Посмеялись над нами и пощадили.

— Никто тебе не скажет, чего ждать от апачей, — пожал плечами Рафи. — Они воруют лошадей и скот у всех подряд и убьют любого, кто попытается их остановить, но кровная вражда у них с мексиканцами.

Авессалом хлебнул виски из оловянной кружки и уставился на огонь. Молчание затянулось надолго, и оно было куда более по сердцу Рафи, нежели любой разговор.

— Думается, ты хочешь спросить меня про Цезаря, — наконец изрек Авессалом.

— Нет, не хочу.

— Его мать присматривала за детьми на плантации, принадлежавшей нашей семье. Мы с Цезарем выросли вместе. В детстве вдвоем рыбачили, ходили по ягоды, летом воровали с поля арбузы. Я научил его читать.

Рафи промолчал в надежде, что на этом Авессалом закончит откровенничать. Коллинз уже давно заметил: когда люди начинают делиться личным, редко услышишь что-нибудь веселое или радостное, как раз наоборот — каждому хочется поведать о том, что его тревожит. Но Рафи и своих тревог хватало с лихвой, и он не собирался разделять чужие. Более того, во время внезапной исповеди человек мог поведать о том, что просто было опасно знать — например, совершенном им преступлении.

— Моя мать умерла, когда я еще был щенком, — продолжал Джонс. — Меня вырастила мама Цезаря. С год назад, когда она умирала от лихорадки, я обещал, что подпишу Цезарю вольную. Вскоре скончался и мой отец. Я унаследовал все его имущество. И вот настал час сдержать данное мной слово. — Авессалом покосился на своего чернокожего спутника. — Сперва я хотел отвезти его на север, но охотники за беглыми рабами — парни не промах, у них всегда ушки на макушке. Законы писаны так, что черному с юга не выбраться. Вообще никак. Мы подумали, что меня запросто могут обвинить в краже раба. Просто ради того, чтобы бросить меня за решетку, а Цезаря продать на плантации. — Джонс подкинул в костер пару веток. — Вот мы и решили отправиться кружным путем и присоединиться к грезящим о золоте аргонавтам. Мы надеялись, что, если отправимся на запад вместо севера, нас никто ни в чем не заподозрит. Потом покумекали: а почему бы нам и впрямь не добраться до Калифорнии? Там рабство запрещено, и Цезарь получит свободу, а найдет он золото или нет, это уже дело десятое. Когда он обоснуется на новом месте, я вернусь домой и женюсь на красавице, которая меня там ждет. — Авессалом сунул руку в карман и вытащил оттуда небольшой квадратный медальон. Открыв крышку, он протянул медальон Рафи, который принялся рассматривать крошечный портрет в свете костра.

Пока Коллинз глядел на суженую Авессалома, на душе у него кошки скребли. Миловидное личико в обрамлении золотых вьющихся волос вызвало у него приступ тоски, напомнив о том, что в мире, помимо серебра и злата, есть и другие сокровища, но отыскать их почти невозможно, да и сулят они опасность, а то и погибель.

— Ну что ж, достойный план, — произнес Рафи нейтральным, ни к чему не обязывающим тоном, хотя, когда Авессалом забрал у него медальон, Коллинзу отчаянно захотелось попросить спутника не торопиться и дать поглядеть на изображение девушки еще чуть-чуть.

— После того как мы доставим груз на прииски Санта-Риты и с нами рассчитаются за работу, нам хватит денег, чтобы снова отправиться в путь. — Авессалом сделал очередной глоток виски. В некоторых людях алкоголь высвобождал демонов и чертей, но в случае с Джонсом он служил ключиком к сердцу, выпуская ангелов добрых дел. — У меня есть в укромном месте кое-какие сбережения, но они для Цезаря, чтобы он встал на ноги, когда мы доберемся до Калифорнии.

— Желаю тебе успеха. Давай за это и выпьем! — Рафи отсалютовал приятелю оловянной кружкой с виски, хоть и сомневался, что затея Авессалома закончится удачно.

За редким исключением земли, через которые они держали путь, наводнял сброд вроде Джона Глэнтона. Здесь обретались мерзавцы самых разных национальностей и оттенков кожи, которых объединяло лишь одно: за плечами у них были кражи, убийства, изнасилования, поджоги, раз-бой и прочие самые разные преступления, которые только могло породить воображение. Некоторые из лихих парней перебрались в Нью-Мехико, потому что тут власть закона ощущалась еще слабее, чем в Техасе. Кое-кто счел появление в Сан-Франциско Комитета бдительности[12] покушением на права и свободы и потому, отправившись на восток, осел здесь. Рафи не рискнул бы поставить и сентаво на то, что изнеженный хлыщ-южанин с неопытным рабом смогут избежать всех опасностей, которые ждут их на пути до Калифорнии.

Рафи хотелось закончить разговор, и потому он завернулся в одеяло, придвинул к себе седло, положил на него голову и скоро уснул.

Проснулся он внезапно и резко сел, одновременно взводя курок пистолета и направляя его в сторону лагеря Армихо, откуда доносились крики и проклятия. Рафи откинул в сторону одеяла и натянул сапоги. Не выпуская пистолета, в другую руку он взял ружье. Со всей осторожностью Коллинз направился к фургонам Армихо. Авессалом и Цезарь последовали за ним.

— Лицо у генерала такое кислое, словно он только что сожрал лимон, — усмехнулся Авессалом.

Армихо размахивал руками и орал. От ярости кровь прилила к ело рябой роже, и она раскраснелась так; что напомнила Рафи цветом один из гранатов, которыми торговали на рынке в Месилье. Цепь с оковой лежала рядом с колесом фургона, а девушки-индианки нигде не было видно.

— Карахо! — орал Армихо. — Мальдита пуша индия![13]

— Да он в ярости, — заметил Авессалом, хотя это и так было очевидно. — Как думаешь, что случилось?

— Похоже, девушка-апачи сбежала.

Армихо развернулся к приятелям. Глаза-бусинки с подозрением уставились на них.

— Вы ее видели, Коллинз? — Генерал замахал обеими руками на своих подчиненных и заорал на испанском: — Ублюдки! Козьи ровны! Седлайте коней и