Тайга приморская также уснула, упившись летними соками земли. Но льды Охотские не были столь просты: топорщились глыбами торосов и уже у берега громоздились навороты ледяные и уходили гребнем в море, словно омертвевшие до весны волны.

‒ По такому морю идти – морока одна да погибель. А еще промоины и трещины. Нет, брат, Рябинушка, пойдем бережком, а если где залив какой встретим, вот тогда и подрежем путь по льду на пробеге длиною в день, ‒ поделился планом Мартынов, отметив, с каким удивлением и тревогой смотрит вдаль его помощник.

Здесь в Охотске удалось передохнуть. Народ местный, как мог, поддержал курьеров губернатора, обогрел и обеспечил провиантом, поменял собак в упряжи, дал возможность и отоспаться после бани и разговеться, ослабляя напряг тяжкого пути.

В разговорах с местными, опьянев от тепла, от которого отвык, и от еды сытной, горячей, слушал Мартынов россказни о том, что велик был Охотск, да весь вышел.

Местный, лоцман морской, а ныне сторож береговых сооружений, в которых пока еще хранилось какое-никакое имущество Русско-Американской компании, Егор Полыхаев, сокрушался:

‒ Как перевели на Камчатку из Охотска порт и школу навигацкую, учрежденную еще Берингом, стало печально здесь. Что остается тем, кто ныне должен здесь выживать? Охота, рыбная ловля? Даром, что и место называется Охотск? Кто вспомнил, что имя это от реки, а не от нынешнего промысла убогого, мирского. Когда-то мореходами и кораблями славился Охотск, а ныне… сникло поселение поморцев, молодежь уезжает учиться в Аян, в Иркутск.

‒ Вот ведь, как, ‒ вставил слово местный мореход, бывавший не раз в Русской Америке, навигатор Павел Ионов ‒ подзабыли многие, что именно здесь строились, возводились пакетботы «Святые Петр и Павел», на которых сам Витус Беринг открывал Авачу да острова Командорские, где и сложил голову свою великий мореход.

‒ Говорят, ‒ встрял в беседу Полыхаев, ‒ что и домовина для Беринга и крест, большой, добротный из досок и бруса, из которого его «Святой Петр» был выстроен, стоят теперь на островах Командора. Вот так выходит, ‒ не нужен больше Охотск, не строят тут больше кораблей и тот крест командорский как крест по Охотску. Не нужен порт здешний нынче так, так как он был нужен иркутским купцам, самому Григорию Шелехову.

И то верно, трепыхался на ветру у конторы Русско-Американской компании изрядно выцветший, с бахромой ветхости стяг с гербом Охотским, на котором уместился и бабр с герба Иркутского, а на поле голубом – два якоря делили полотнище крест-накрест и венчал герб штандарт морской.

‒ Воды много утекло, вдоволь чего сменилось и усохло, братцы, ‒ утешал мореходов Мартынов. ‒ Растет Россия, удобнее для нее новые удаленные места, в последние годы открытые осваивать. Это, как одежды не по росту хочется сменить, хотя бы и привык ты к ним.

‒ Смелый ты человек, Платон, Смелый да разумный. Что тут скажешь? Наливай горькой, а то ведь завтра в дорогу по зимнику вьюжному, ‒ кто угостит раба божьего, кто приголубит в этих бесконечных снежных пределах, где даже зверье под снегом прячется от холода лютого.

С утра покатили. Собаки, засидевшиеся на привязи, словно ждали команды, ‒ загребли когтистыми лапами и, поскуливая, подгавкивая от нетерпения, пошли разгонять нарты груженые провизией. Пошли по льду, уходя порой на берег, если тросы не давали идти морем. Ночевали, устроив балаган из выделанных искусно шкур оленя, не новых, ‒ мягких. Такими же шкурами укрывались и спали прямиком на снегу, но под крышей. Собаки ютились рядом, свернувшись на снегу, и стойко переносили стужу. В пургу порой вставали, и собак вовсе не было видно под снегом. Но по команде ошалевшие ото сна, поскуливая они выскакивали, повизгивали в ожидании своей порции мороженой рыбы и бодрого окрика погонщика.

Порой удачно место для ночевки устраивалось среди торчащих торосов, ‒ оставалось только крышу соорудить. Двигались вдоль берега, и пока было вдоволь сухостоя, палили костер и кипятили воду, варили похлебку. Чем далее уходили на север, лес становился совсем чахлым, и у берега порой невозможно было под снегом найти дров. Ночевали в таких случаях без огня и на утро голодные, едва-едва пожевав юколу или вяленого мяса, двигались дальше.

От Охотска до ближайшего поселка и государственного поста Гижигинска на берегу реки Гѝжига полторы тысячи верст. Дорога эта совсем не обжита, даже каких-либо поселков или стоянок на пути не отмечено.

‒ Ну, коли свезет – встретите кочующих по тундре оленеводов северных. Да только с ними нужно ухо держать востро: народец-то диковатый, могут и шалить, ‒ напутствовали Платона в Охотске местные.

На середине пути до Гижигинска, уже выбившись из сил, подцепив простуду, с обветренными до кровавых рубцов лицами Платон и Рябина увидели несколько чумов заметенных снегом. Дымы над куполами среди безмолвной заснеженной ледяной пустыни указывали, что жизнь еще теплится здесь под изношенными шкурами ветхого жилья. В одном из чумов Платон и его помощник нашли живых, подобных высохшим мумиям людей в неопрятных кухлянках с необычайно воспаленными глазами. Было понятно, что здешние люди не здоровы и болезнь эта очень опасна. Толком, не разобрав, что отвечали им эвены, но понимая, что помочь с провизией очевидно здесь не смогут, решили все же остаться на ночлег. Унылая ночь под шатром пустого чума при тусклом огне догорающего костра прошла в тревоге за дальнейший маршрут. Корм для собак был на исходе, рабочих псов осталось только половина, а идти через снежную поземку, при резком боковом ветре было тяжко. Порой снега у берега с подветренной стороны было столько, что приходилось пробивать тропу впереди собачьих нарт, чтобы выбившиеся из сил хвостатые помощники могли преодолевать препятствия. Мороз лютовал, и при ветре от него не было спасения, и только энергичная работа спасала, но тут же и выматывала, отнимая силы.

И тут случилась беда. Рябина расхворался, и идти скоро совсем не смог. Согреть воды, чтобы напоить больного не было возможности, и пришлось, сделав долгий привал везти больного на санях. Собаки едва справлялись, и приходилось Платону самому впрягаться и тащить нарты вместе с собаками.

Рябина бредил, его бил озноб, пробивал пот