моргал, но по его черным глазам понять было невозможно, доходит до него смысл сказанного или нет. Мартынов для убедительности доставал свиток, упакованный в плотный кожаный футляр, показывал Удалому и объяснял, что если он сляжет или помрет, чтобы этот футляр он вез в Петропавловск. Для убедительности Мартынов, изображая свое нагрянувшее недомогание, ложился в нарты и закрывал глаза, складывал руки на груди и требовал от Удалого, чтобы тот показал, что он будет делать в таком вот случае. Удалой подходил на зов и с третьей попытки, смеясь по-детски, забирался к Мартынову за пазуху и доставал заветный футляр. Сложнее всего было объяснить малому, куда он должен был привезти этот футляр. С этой целью Мартынов доставал свернутую, изрядно потрепанную в походе карту, и указывал рукой направление, в котором они двигались, пытаясь показать Удалому на карте то место, куда они направляются. Паренек весело глазел, что-то бормотал, скаля белые молодые зубы и, казалось, совершенно не понимал, что от него требует есаул.
Устав от наставлений Мартынов безнадежно махал рукой, сопровождая жест отчаяния крепким словцом, отставал от Удалого. Тот, кажется не менее Мартынова, устав от учения и наставлений, уже крутился возле собак, проверяя упряжь, очищая лапы животных от намерзшего льда, осматривая их, и смешно щупал носы хвостатых, прикасаясь к ним собственным носом, обхватив и удерживая голову пса руками. Собаки уже знали такую процедуру, и, казалось, с удовольствием, только слегка поскуливая, давали себя облапать. Удалой смеялся тихонечко, совсем, как-то по-детски, и шел разводить костер, чтобы напоить отваром Мартынова.
На пути был обширный Пенжинский залив, обходить который было делом долгим, тяжким. По льду, перемятому приливами-отливами было попроще, даже не смотря на торосы долгими грядами тянувшиеся поперек залива. Задул тягунок – плотный тугой ветер, выметая снежные языки, подгонял поземку по снежному полю. Скоро небо затянуло тучами, пошел снег и тягунок-хиус, словно выросший возмужавший несмышленыш, разыгрался в свирепую пургу. Неутомимый Удалой взялся вести нарты и бежал впереди, держа за упряжь вожака. Его легкая фигура в кухлянке, казалось, готова была взлететь под напором встречного ветра, и сам он, словно парил над снежной равниной – ног видно не было из-за плотной поземки и только устремленная наклоненная вперед фигурка являли небывалую целеустремленность и уверенность. Мартынов подивился мальцу, и, качнув головой, подумал, что вот ведь повезло такого заполучить помощника: молчит, сопит да дело делает и спать вместе под шкурой, ‒ куда на пару уютнее.
Одолев Пенжинский залив по льду, рискуя угодить в трещины, укрытые снегом, вышли на берег Камчатский и пошли тундрою вдоль берега моря. Слева от маршрута пролегали невысокие, но труднопроходимые горы, вытянувшиеся вдоль полуострова. Поэтому было намечено двигаться вдоль берега, а уже от крепостицы Тигильской уходить на восток по руслу реки, что вела через горные отроги к перевалу, через Камчатский хребет. После перевала островерхий хребет выполаживался в холмистые сопки, укрытые в эту пору обильным снежным покровом.
Первым пунктом на этом пути был прибрежный поселок Палана, заселенная ительменами и коряками. Поселок был невелик и имел корякское название Камэран – Дом вяленой кеты. Русские, что проживали в острожке, внешне уже мало чем отличались от коряков, но служили исправно и когда Мартынов предъявил приказ губернатора о содействии курьеру его Императорского высочества, тут же организовали оленьи нарты и взялись доставить есаула через поселение Воямполка до Тигильской крепостицы.
Участок пути до Тигиля от Паланы Мартынов и Удалой провели без забот. Отоспавшись и откушав горячей сытной еды, ехали в нартах, подремывая, ‒ дело правили выделенные провожатые. Погода уже была предвесенней, снег искрился, и путь, после тягот последних переходов, казался легким. В Тигиле, отдохнув день, отправились дальше уже на собаках. Олени по реке шли бы не так ладно ‒ скользили на наледи, падали, путая упряжь. Через три дня пути по реке поднялись на перевал, а здесь на спуске повстречали семью ительменов, что направлялись в Нижнекамчатск. Дальше было ехать проще: заночевали у ительменов в чуме, отдохнули, просушились и подгоняемые неугомонным Мартыновым кинулись вниз по реке – притоку полноводной реки Кончат ‒ колыбели ительменов. Название это, преобразованное русскими в Камчатку, ‒ реку, на берегу которой стояла прежняя столица Камчатского края.
После того, как губернатор Камчатки перебрался из Нижнекамчатска в Петропавловск, жизнь здешняя стала угасать, острог обветшал, а тщетные попытки его выправить, заканчивались, едва начавшись: сил недоставало, да и воли. Скоро и приход местной православной церкви истощился, а когда батюшка слег и вскоре помер, закрылся и только тугие камчатские ветры качали порой колокол и тот, словно брошенная собака, слегка скулил-позванивал – напоминал о себе.
Дорога по полноводной реке привела путников в Мильково и уже из этого оплота русских на Камчатке двинулись резво, предчувствуя близкий конец дорожной муки, в самые первые дни марта въехали в Петропавловск.
Город, заваленный снегом, усталый от зимних и особо неистовых февральских вьюг приходил в себя. Третьего марта, устроившись в заезжем доме при станции, Платон, не откладывая отправился в резиденцию губернатора Завойко. Дом, в котором жил губернатор и располагался его кабинет, стоял на основной улице города, что пролегала в распадке сопок Никольская и Красная. Улица тянулась по распадку к бухте и причалу за косой Кошка.
Завойко был на месте и вышел при известии, что прибыл курьер из Иркутска. Не поверив сначала, поскольку в зимний период вести из России не приходили совсем из-за того, что по Охотскому морю зимой суда не плавали. Завойко был удивлен внешнему виду рослого, практически черного ликом, заросшего бородой офицера. Обветренный, исхудавший, неуверенно стоящий на обмороженных ногах Мартынов, тем не менее, четко доложил о прибытии и вручил губернатору письмо с указом об эвакуации порта. Губернатор взял документ и подивился тому, что бумага находилась в идеальном состоянии, словно ее только что подписал император.
Завойко пристально глянул в лицо есаулу и, сжав губы, покачал головой. В глазах чиновника, много повидавшего на своем поприще, можно было прочесть вопрос: «Что же это за люди такие, эти русские? Чем тяжелее груз у них на плечах, тем лучше они справляются со своей долей!».
Завойко смолчал, ему еще требовалось подумать о том впечатлении, которое он получил, встречая курьера с указом императора. Кратко расспросил о многотрудной дороге, и тут же распорядился обеспечить курьера есаула Мартынова всем необходимым с дороги, а сам взялся изучать указ, и уже через час собрал совещание ответственных лиц у себя в кабинете.
Мартынов после встречи с губернатором и исполнения приказа мог позволить себе
