отправить Мартынова был забавный. Однажды летом Муравьев ехал через Иркутск и возле одного из трактиров, на выезде из города в сторону Московского тракта, увидел, как крепкий человек средних лет без шапки на голове, одетый по простецки, лупцует торговца питейной лавки. Попавший под руку мужчине торговец от удара в подбородок, улетел к дороге и едва не угодил под губернаторскую карету. В облике драчуна проглядывалась воинская стать, и Муравьев не ошибся: когда дерущихся разняли, удалось установить, что драчун – есаул казачьей сотни, расквартированной в Иркутске, Платон Мартынов. Тут же Муравьев припомнил, что уже однажды подписывал бумаги с упоминанием есаула, отличившегося в тушении пожара в предместье Иркутска. Тогда спас есаул из дома ребятишек и женщину, по всему мать детей. Есаула наградили денежным призом, но вот теперь за учиненную драку видимо придется наказать, подумал Муравьев и взялся расспрашивать о причинах рукоприкладства.

‒ Так мордует женку свою, Ваше высокоблагородие, ‒ ответил есаул, глядя прямо, без смущения на губернатора, слегка подергивая нервно рыжеватым усом. ‒ Бьет почем зря, а вчерась так приложился, что слегла баба, того и гляди помрет.

‒ Все ты брешешь, морда, ‒ вдруг расхрабрился соперник Мартынова при виде Муравьева, его помощников и пристава, который тут же объявился, как увидел, что делом заинтересовался сам губернатор.

Оказалось на поверку, что жена лавочника спуталась с есаулом, а муж в отместку, побаиваясь наказать крепкого и отчаянного Мартынова, взялся колотить супругу. Мартынов тут же вмешивался и пугал поначалу лавочника расправой, если тот не перестанет распускать руки. Но лавочник не угомонился, ‒ вот разборка и состоялась. Яркий итог ее был на опухшем окровавленном лице лавочника.

Муравьев тогда не нашел времени разобрать конфликт и поручил заняться этим пристава, но Муравьева запомнил. Конфликт быстро уладили, женка лавочника повинилась и побожилась более с есаулом не встречаться, а Мартынову воинский начальник гарнизона выписал арест на неделю на местной гауптвахте. Тем дело и завершилось, знать до новой выходки неспокойного есаула.

Теперь вот нужен был отчаянный и неравнодушный человек для исполнения поручения по доставке приказа губернатору Камчатки Завойко. Муравьев долго не думал, тут же приказал найти и доставить к нему есаула Платона Мартынова. Умел Муравьев найти нужных для исполнения труднейших заданий достойных людей. Отправить штатного курьера, опытного и готового услужить в данном случае было не лучшим решением. Дорога предстояла труднейшая, по которой курьеры ездили крайне редко, ограничиваясь поездками до Якутска по сложившемуся уже по Лене-реке пути. Зимой добирались на лошадях по льду реки от станции к станции, летом же отправлялись в дальний путь на баркасах, ‒ благо, что река своим течением помогала, ‒ не перечила. Но тут нужен был отчаянный упрямец, честолюбец и щедрый душою, преданный службе необычайно сильный духом и телом человек.

‒ Такой сгодится, ‒ решил после раздумий Муравьев.

Мартынов прибыл в резиденцию губернатора уже через час и предстал перед Муравьевым. Губернатор оглядел несколько заспанного есаула, справился, как идет служба казаков, и, не дослушав бодрого ответа, что мол, все хорошо и готовы с усердием служить губернатору во славу Отечества, изложил приказ:

‒ Поручаю тебе есаул важнейшее поручение, от которого зависит судьба порта Камчатского и людей наших, ‒ там, на краю земли охраняющих рубежи Отечества. Следует незамедлительно отправиться в дорогу и доставить, как можно скорее приказ об эвакуации порта и всего гарнизона.

Было заметно некоторое замешательство есаула, но он тут же, сведя густые свои брови к переносью, ощетинившись свежестриженными усами, бодро ответил:

‒ Рад быть полезным делу службы и Отечеству, Ваше Высокопревосходительство господин губернатор! Будет исполнено надлежащим образом и в срок!

‒ И как же ты это сделаешь? Что думаешь об этом? До Петропавловского порта восемь тысяч верст без малого! Это три месяца пути по зимней дороге. От Якутска и вовсе почти нет селений и каких-либо станций для получения провианта и смены лошадей. Да и лошади там вряд ли будут пригодны, ‒ нужны собаки или олени.

‒ Господь поможет! Дело это важнейшее, а значит нужно сладить его! ‒ бодрясь, ответил есаул, уже было заскучавший на приеме у губернатора.

‒ Когда отправиться сможешь, есаул?

‒ Так завтра с утра и тронемся с денщиком Рябиной. Толковый он у меня парень. Я с ним уже не первый год и уверен в нем.

‒ А что за имя такое у денщика-то?

‒ Рябоват парень, но исполнительный да отчаянный, а как набедокурит, краснеет как ягода, ‒ вот и прозвал рябиною. А так ‒ Ванька он, ‒ из крепостных с Рязанщины.

‒ Дело сладите, тебе оклад годовой, чин и орден выхлопочу, а Ваньке-Рябине добьюсь вольной, к делу знатному определю. Давайте, ребята, не подведите меня, не дозвольте супостату разгромить гарнизон, поглумиться над русскими людьми и дальними владениями Отечества.

Долгая дорога от Иркутска до Качуга и наезженному зимнику по льду сибирской реки Лена до Якутска заняла весь декабрь. В январе уже, отоспавшись в тепле в двухэтажном особняке Русско-Американской компании, посетив Троицкий собор, истово помолившись и поставив свечи за здравие, двинулись дальше, снарядив собачьи упряжки. Впереди лежали сотни верст Аянского тракта до Охотского моря. С божьей помощью в середине января были уже на морском побережье в Охотске, где удалось передохнуть пару дней, поменять собак, запастить припасами, мороженой рыбой для собак.

Перед Платоном Мартыновым и Рябиной простиралось море Охотское, именуемое ранее беспокойными купцами Камчатским и Пенжинским, и Морем-Акияном. Не внове было ходить русскому человеку за Море-Акиян, но по зимнику такого никто не мог припомнить. Весь простор морской от берега и вдаль, до скончания видимости, застилался безбрежной снежной искореженной торосами поверхностью, которую следовало преодолеть, не считаясь с размерами, и быть как можно скорее на противном берегу.

‒ Напасть ты моя, ‒ сокрушался Рябина, изрядно выбившийся из сил за долгий, более пяти тысяч верст путь, на котором мороз со снегом, сменялся снегом да морозом, пургой жгучей, то в лицо, то вдогонку, а вокруг стояла тайга, увешанные снежными гирляндами лесные угодья, которым казалось, края нет. А вот теперь переменилось все. Подступившая к берегу у Охотска тайга напирала на море, но далее уреза воды, что дыбился нынче ледяными глыбами, шагнуть не могла.

А море, словно убежавшая гулена, что все лето шебаршила волной, ‒ словно ворожила, завлекая и отталкивая тех, кто желал владеть водной стихией. Вода соленая морская ворошила гальку, плескалась прибоем, подмывала порой бережок, увлекая за собой откатываясь зазевавшиеся, потерявшие опору дерева. Но вот грянул зимний издох, ‒ уснуло