С приездом в Путивль Владимира и его жены Вышеслав перебрался в терем боярыни Епифании. Он хотел было выстроить себе дом близ княжеского терема в детинце, но Епифания отговорила его. Уже не было никаких сомнений в том, что супруг Епифании сложил голову в сече с половцами, об этом поведали вернувшиеся из плена ратники-путивляне.

– Что я буду делать одна в таких хоромах, со служанками в прятки играть? – сказала Епифания зятю. – Переселяйтесь с Василисой ко мне, места всем хватит. И мне веселее будет, и вам хлопот меньше – дом не надо строить.

Озабоченность Вышеслава передалась и его жене.

Поздними вечерами Василиса, не дождавшись супруга в ложнице, спускалась с верхнего яруса теремных покоев на нижний этаж. Там, в большой горнице, за широким столом при свете масляного светильника сидел Вышеслав, склонившись над листами грубой бумаги с писалом в руке. Рядом стояла глиняная плошка с чёрной тушью.

Василиса неслышными шагами приближалась, держа горящую свечу так, чтобы случайно не загасить её своим дыханием, и осторожно садилась рядом с мужем на скамью.

Она понимала, что Вышеслав занят не простым делом, но выполняет просьбу княгини Ефросиньи.

Иногда Вышеслав брал исписанный лист и вдохновенным голосом читал жене те строки произведения, которыми был доволен. После прочтения Вышеслав неизменно целовал Василису в уста и шутливо похвалялся: «Ну, чем я хуже Бояна?» Или: «А вот Боян такого бы не домыслил!»

Василиса как-то поинтересовалась у мужа, кто такой этот Боян и чем он знаменит.

«Был такой знаменитый песнетворец в Чернигове ещё во времена прадедов наших, – пояснил жене Вышеслав. – Прославлял Боян князей черниговских, предков нашего князя Игоря. Поначалу, говорят, был Боян дружинником, но в одном из сражений зрения лишился. Тогда он оставил меч и взялся за гусли. Вот так».

Чаще, однако, Вышеслав бывал недоволен написанным и рвал на клочки листы бумаги с перечёркнутым текстом. Этими клочками потом служанка Оксинья растапливала печь.

Видела и Епифания, что с её зятем творится что-то. То Вышеслав отвечает на её вопросы невпопад, то сидит молча, уставясь в одну точку, и беззвучно губами шевелит. А то вдруг может вскочить во время обеда из-за стола и бежит, чтобы записать какую-то мысль, внезапно его посетившую.

Василиса объясняла матери:

– Вышеслав поэму сочиняет о походе князя Игоря.

– Разве поэмы так сочиняют? – удивлялась Епифания. – Сел бы как-нибудь вечерком – ну или днём, если вечера ему мало! – да и написал бы всё от начала до конца. Зачем суетиться? Вот уже больше месяца муж твой живёт как полоумный!

– Вышеслав хочет самого Бояна в сочинительстве превзойти, – горделиво сказала Василиса.

И она поведала матери всё, что узнала от мужа о песнетворце Бояне.

– Вышеслав – воин, где ему сочинительством заниматься! – проворчала Епифания. – Не в свои сани он садится, видит Бог.

Тем не менее в лицо зятю Епифания такого не говорила, поскольку глубоко его уважала и была готова терпеть любые его чудачества. Тем более что Вышеслав не сам за поэму взялся, но выполняя волю Игоревой супруги.

Как-то глубокой ночью, в канун праздника Введения Пресвятой Богородицы, Вышеслав разбудил жену, спавшую крепким сном, и при пламени свечи прочитал ей заключительную часть своего творения. Василиса спросонья соображала с трудом, поэтому не смогла должным образом оценить высокий слог поэмы. Глядя в сияющие глаза Вышеслава, она лишь пробормотала, что очень рада окончанию столь многотрудного труда, и, упав головой на подушку, опять провалилась в сон.

Вышеслав же не мог спать. Расхаживая по теремным покоям, он всюду зажигал свечи и то начинал приплясывать, то негромко напевал. Под мышкой у него был свёрнутый в трубку пергамент с его поэмой. Время от времени Вышеслав прикладывал пергамент к щеке или бережно подбрасывал в воздух, как маленького ребёнка. Ему хотелось разбудить весь дом, весь город, поделиться своей радостью со всеми!

Отчасти это ему удалось.

В тёмном проёме дверей появилась, как призрак, Епифания в белых, ниспадающих до пят одеждах, с неприбранными волосами. В её больших глазах было изумление и лёгкий испуг.

– Вышеслав, милый, что с тобой? – участливо спросила боярыня.

Вышеслав перестал приплясывать и радостно воззрился на тёщу.

– Вот! – Он, торжествуя, вытянул вперёд руку, держа на ладони свёрнутый пергамент.

При этом лицо Вышеслава было озарено таким восторгом, словно у него на ладони лежал осколок солнца.

– Дописал, наконец? – догадалась Епифания. – Ну-ка, почитай мне своё творение!

Она прошествовала мимо Вышеслава и села на стул поближе к тёплой печи.

Вышеслав не заставил себя уговаривать. Он сел напротив и развернул пергамент.

Епифанию вдруг стал разбирать смех при взгляде на Вышеслава, босого, в исподних портах и рубахе. Да и она вышла к нему в ночной сорочице и накинутом на плечи покрывале.

«Небось кто глянет на нас со стороны, подумает – спятили оба!» – усмехнулась про себя Епифания.

Вышеслав, соблюдая звуковой ряд, размеренным голосом начал читать. И Епифании стало не до смеха, так захватило её с первых же строк проникновенное звучание поэмы.

Шуршит пергамент в руках чтеца, а перед мысленным взором боярыни возникают живые образы дружинников, уходивших с Игорем в далёкий степной поход. И среди них – образ её мужа, боярина Громобоя.

Не поворотил коней Игорь, несмотря на плохое предзнаменование, к Дону войско ведёт, по пути грабит вежи половецкие. С ним сын его Владимир, племянник Святослав Ольгович и брат Всеволод. Радуются князья своей победе и не ведают, что на них уже надвигаются орды половецкие…

Вот ветры, внуки Стрибога, веют от моря стрелами на храбрые полки Игоревы.

Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает.

Стяги говорят: половцы идут от Дона и от моря, и со всех сторон русские полки обступили.

Сурово бросает фразы Вышеслав, дойдя до описания битвы на Каяле-реке. Мало было русичей против такого множества врагов, но не отступили они, крепко стояли в сече: и князья, и бояре, и чёрный люд.

Затаив дыхание, внимает Епифания Вышеславу, ведь в той кровавой битве и её муж погиб.

Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи перегородили червлёными щитами.

Ярый тур Всеволод!

Стоишь ты в самом бою, прыщешь на врагов стрелами, гремишь о шлемы мечами булатными!

Куда, тур, поскачешь, своим златым шлемом посверкивая, там лежат поганые головы половецкие.

То было