С раннего утра до вечера, с вечера до света летят стрелы калёные, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные в поле незнаемом, среди земли Половецкой.

Чёрная земля под копытами костьми была засеяна и кровью полита: горем взошли они по Русской земле.

И случилось невероятное! Не выдержали нервы у стойкой Епифании, брызнули вдруг слёзы у неё из глаз. Уронила боярыня голову на свои ладони, не в силах сдержать рыданий.

Вышеслав прервал чтение.

Обняв Епифанию за вздрагивающие плечи, он проводил её до опочивальни и уложил в постель.

Сам хотел уйти, но Епифания схватила его за руку, промолвив:

– Со дна печали взяты слова твои, Вышеслав. Слезами написаны из-под скорбного пера. Не думала я, что в тебе столь дивный дар!

«Вот какова сила слова! – восхищённо думал Вышеслав, упиваясь первым успехом, наедине с самим собой. – Сила моего “Слова о полку Игореве”! Фрося непременно оценит это!»

* * *

В Рождественский сочельник Игорь принимал в своём тереме гостей.

К нему, как обычно, приехал брат Всеволод с супругой. Прибыли из Рыльска Агафья с сыном Святославом. Неожиданно пожаловал из Чернигова Ярослав Всеволодович со своим любимцем, боярином Ольстином. Был среди гостей посол от Всеволода Большое Гнездо, из-за которого, собственно, и объявился у Игоря черниговский князь. Ярослав сгорал от любопытства: «Зачем это понадобился Игорь суздальскому властелину?»

Как раз к сочельнику возвратилась из Галича Ефросинья, привезя долгожданные деньги, целый сундук серебра! Расщедрился-таки Ярослав Осмомысл!

Были и другие гости. И среди них незаметный, но наиболее желанный Игорю – Вышеслав со своей красавицей Василисой.

В сочельник главное блюдо на столе – сочиво из пшеницы, масла, мёда, приправленное сушёными ягодами или размолотыми орехами: кто на что горазд. Выставлялись и скоромные кушанья, благо закончился долгий Рождественский пост.

В этот торжественный день задумал Вышеслав приподнести Игорю свой подарок.

Когда отзвучали заздравные речи и наскучили пирующим грубые проделки и припевки скоморохов, Вышеслав громко обратился к Игорю:

– Дозволь, князь, иным песенным ладом слух твой потешить.

Игорь кивнул милостиво.

По знаку Вышеслава челядинцы ввели в гридницу белобородого гусляра, сутулого и костлявого. Бережно поддерживал он перекинутые на широком ремне гусли. Усадили его отдельно на скамье, поднесли пенного хмельного мёду в позолоченном турьем роге. Осушил рог гусляр, утёрся ладонью, заблестели его живые ясные глаза под косматыми бровями.

Пробежал он узловатыми пальцами по струнам, вдохнул полной грудью, и будто наполнился обширный покой густым его баском:

Не пристало ли нам, братья, начать старинными словами печальные повести о походе Игоревом, Игоря Святославича?

Пусть начнётся же песнь эта по былинам нашего времени, а не по замышлению Бояна.

Все находившиеся в зале разом примолкли, даже слуги стали передвигаться между столами тише и незаметней.

Игорь хотел было отпить вина из чаши, но так и не донёс её чеканный край до рта, замер в настороженном изумлении.

То же самое выражение было на лице Всеволода, вдруг забывшего про окорок в своей руке. Владимир и Святослав Ольгович, сидевшие рядом, переглянулись. Замолкла Агафья, о чём-то беседовавшая с Ефросиньей. Весёлое лицо Ольги враз стало серьёзным.

Василиса незаметно сделала Вышеславу ободряющий кивок.

А белобородый гусляр продолжал:

Начнём же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который скрепил ум силою своею и поострил сердце своё мужеством; исполнившись ратного духа, навёл свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.

В царившем настороженном молчании многих знатных мужей, княгинь и боярынь было что-то таинственное, словно этот немолодой гусляр околдовал своим исполнением такое множество людей, взиравших на него как на ангела, сошедшего с небес. Ему внимали с таким сосредоточенным видом, будто слова его являлись вещанием свыше.

И звучали гусли, лилась тревожная песнь:

Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя и поехал по чистому полю.

Солнце ему тьмою путь заступало; ночь стонами грозы птиц пробудила; свист звериный встал, взбился див – кличет на вершине дерева, велит прислушаться – земле незнаемой, Волге, и Поморью, и Посулью, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутараканский идол!

Игорь опустил голову, хмуря брови. Слова гусляра падали ему в самое сердце! Он будто заново переживал те прошедшие события! Гусляр же вещал напевными словами:

А Игорь к Дону воинов ведёт!

Уже несчастий его подстерегают птицы по дубам; волки грозу подымают по оврагам; орлы клёкотом на кости зверей зовут; лисицы брешут на червлёные щиты.

О Русская земля! Уже ты за холмом!

Застыла половчанка, жена Владимира, боясь слово пропустить. И Лавр, сын Узура, так и оставшийся у Игоря, тоже замер.

А голос гусляра звенит высоко и напряжённо:

Дремлет в поле Ольгово храброе гнездо.

Далеко залетело!

Не было оно в обиду порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чёрный ворон, поганый половец!

Гза бежит серым волком, а Кончак ему путь указывает к Дону…

Боярин Ольстин был поражён и растерян. Похолодело у него в груди. А вдруг и про него в песне сказано, как трусливо бежал он из битвы, войско своё бросив! Украдкой огляделся Ольстин: не заметил ли кто его волнение?

Вот, уже и о битве поёт гусляр:

Что мне шумит, что мне звенит – издалека рано до зари?

Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода.

Бились день, бились другой; на третий день к полудню пали стяги Игоревы.

Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы; тут кровавого пира недостало; тут пир закончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую.

Отлегло у Ольстина от сердца, нет о нём в песне ни слова.

Зато беспокойно забегали глаза у Ярослава Всеволодовича, напряглись у него скулы.

Не забыл о нём в своей песне гусляр:

Тогда великий Святослав изронил златое слово, со слезами смешанное и сказал:

«О мои дети, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкой земле мечами обиду творить, а себе славы искать. Ваши храбрые сердца из крепкого булата скованы и в смелости закалены. Что же сотворили вы моей серебряной седине? Не вижу уже власти сильного, и богатого, и обильного воинами брата моего Ярослава, с черниговскими боярами, с воеводами и с ковуями».

Насторожился и суздальский посол, когда гусляр упомянул его могучего властелина:

Великий князь Всеволод!

Неужели и