Не обошёл молчанием скорбный певец и галицкого князя, отца Ефросиньи:

Галицкий Осмомысл Ярослав!

Высоко сидишь ты на своём златокованом престоле, подпёр горы Угорские своими железными полками, заступив королям путь, затворив Дунаю ворота, меча бремя через облака, ладьи рядя до Дуная. Грозы твои по землям текут, отворяешь врата Киеву, стреляешь с отчего златого престола султанов за дальними землями.

Стреляй же, господине, в Кончака, за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!

Влажно заблестели большие печальные очи Ефросиньи, взволновалась её грудь под вызолоченной бебрянью княжеского платья.

О ней ведёт сказ седовласый гусляр:

Ярославна рано плачет в Путивле на стене, приговаривая:

«О ветер, ветрило! Зачем, господине, веешь ты навстречу? Зачем мчишь стрелы половецкие на своих лёгких крыльях на воинов моего милого? Зачем, господине, моё веселье по ковылю ты развеял?»

Ярославна рано плачет в Путивле на забороле, приговаривая:

«Светлое и трижды светлое солнце! Всем ты тепло и прекрасно: зачем, владыко, простёрло ты горячие лучи свои на воинов моего лады? В поле безводном жаждою им луки скрутило, горем им колчаны заткнуло?»

Не удержалась от жалобного всхлипа Агафья. Ольга смахнула со щеки слезу своим изящным пальчиком. В очах Василисы застыло страдальческое выражение, так тронули её слова песни!

Игорь в эти мгновения взирал не на гусляра, а на Ефросинью.

Вышеслав успел заметить, какими глазами Игорь глядел на жену! Так смотрят лишь на самого дорогого и близкого человека!

Вот гусляр-сказитель сменил тональность своего голоса, переходя от скорби к радости:

Прыснуло море в полуночи, идут смерчи тучами.

Игорю-князю Бог путь указывает из земли Половецкой в землю Русскую, к отчему золотому столу.

Сын Узура невольно встрепенулся, услышав и о себе в песне. Подивился он, как удивительно точно переданы в её ритмичном слоге подробности Игорева побега.

Погасли вечером зори.

Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца.

Коня в полночь Овлур свистнул за рекою; велит князю разуметь, что не быть Игорю в плену!

Кликнула, стукнула земля, зашумела трава, вежи половецкие задвигались.

А Игорь-князь поскакал горностаем к тростнику и белым гоголем на воду. Вскочил на борзого коня и соскочил с него серым волком.

Последние слова песни были весомы и торжественны:

«Слава Игорю Святославичу, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу, Святославу Ольговичу!»

Здравы будьте, князья и дружина, борясь за христиан против нашествий поганых!

Когда смолкли гусельные струны, Игорь обратился к гусляру:

– Кто ты и откуда, друг мой?

– Родом я из Путивля, – ответил гусляр. – Кличут меня Перегудом.

– Сам измыслил песнь эту?

– Нет, княже. Песнь народом сложена, а мне её пересказал один монах-книжник.

Игорь поднялся из-за стола.

– Не думал я, что обо мне в народе песнь сложат, да ещё столь дивную! Прими от меня в знак благодарности, старче.

Игорь поманил к себе огнищанина и что-то шепнул ему на ухо. Огнищанин удалился, но вскоре вернулся со связкой собольих шкурок.

Гусляр изумлёнными глазами глядел на это богатство, брошенное к его ногам.

– А это тебе от меня, старинушка! – воскликнул Всеволод, срывая с шеи золотую гривну.

– Возьми дар и от меня, добрый человек, – сказал Владимир, снимая с пальца золотой перстень.

– И от меня! – вскочил со стула Святослав Ольгович с плащом в руке.

Не остались в стороне и женщины. Ефросинья подарила гусляру серебряную чашу. Агафья – серебряный образок. Ольга – золотую цепочку. Даже половчанка Анастасия оторвала от своих монист две золотые монеты.

Бояре Игоревы тоже расщедрились: слуги так и несли гусляру от них плащи, шапки, перстни и гривны…

Суздальский посол пожелал узнать, не согласится ли гусляр отправиться вместе с ним ко двору князя Всеволода Большое Гнездо.

– Мой князь охоч до песенных творений, – сказал посол.

Перегуд ещё размышлял, пребывая в растерянности от обилия столь дорогих подарков, когда Игорь уже ответил за него:

– Конечно, он поедет с тобой, боярин. А дружинники мои вас проводят до земель суздальских.

Седовласому Перегуду ничего не оставалось, как согласно покивать головой.

* * *

После пира Игорь уединился с Вышеславом в горенке, где у него хранились книги. Князь был в приподнятом настроении, но вместе с тем и чем-то озабочен.

– Где ты разыскал гусляра этого, Вышеслав?

– Он сам ко мне пришёл. – Вышеслав старался не смотреть в глаза Игорю.

– Вот что, друже, нужно записать эту песнь. И сделать три, нет, пять списков с неё!

– Уже сделано, княже.

– Хвалю за расторопность! Одну грамоту в Киев отправим к Святославу Всеволодовичу. Теперь-то он по-иному со мной разговаривать станет! – Игорь горделиво усмехнулся. – Другую грамоту к тестю моему отошлём в Галич, пусть знает, каков у него зять! Третью надо бы доставить к Рюрику Ростиславичу. Четвёртую – в Полоцк, к Брячиславу Васильковичу и брату его Всеславу. О них ведь тоже в «Слове» упомянуто. Пятую грамоту себе оставлю для детей и внуков своих.

Игорь опустился на стул и добавил с тревогой в голосе:

– Только бы гусляр наш не помер, часом, в дороге. Не молод он уже, и Суздаль от Новгорода-Северского далече.

– На его место другой песенник сыщется, – промолвил Вышеслав. – Здесь важнее жизнь песни, коль полюбится она людям, будет у неё век долог, а нет – позабудут её через несколько лет.

– Сыскать бы песнетворца этого, озолотил бы его, – сказал Игорь и взглянул на друга. – Ты искать не пробовал?

– Пытался, – ответил Вышеслав, – но без толку. В Путивле его нет.

– Ничего, – с воодушевлением произнёс Игорь. – Бог даст, сыщем! Через умение этого словописца труды наши ратные на вершину славы вознесены. С той вершины по всей Руси её сияние распространится, как слово Божие. На многие века!

Перемена, произошедшая в Игоре, сразу бросилась в глаза Ефросинье. Она прекрасно понимала, что причина тому не деньги её отца, а песнетворное сказание, исполненное столь вдохновенно старым гусляром. Недаром говорят: одолень-трава телесные недуги лечит, а похвала – раны души.

Ефросинья видела, с каким почётом провожал Игорь в дальний путь, в Залесскую Русь, суздальского посла и белобородого гусляра вместе с ним. Суздальский посол, видя, как печётся о старике-гусляре Игорь, усадил того в свой крытый возок, а гусли в тёплый плащ завернул,