По лицу Игоря было видно, что сказанное женой произвело на него определённое впечатление. Действительно, события могут повернуться по-всякому! Может, и впрямь Игорю когда-нибудь понадобится Кончак с его быстрой конницей. Во всяком случае, над этим следует подумать, но только не сейчас.

Прелести Ефросиньи пробудили в Игоре иные мысли и желания. Загасив свечи, князь устремился к супруге с юношеской прытью.

Несколько дней спустя в Михайловской церкви состоялось венчание Владимира и дочери Кончака, получившей при крещении христианское имя Анастасия. Своего сына Владимир назвал в честь отца Игорем.

Был год 1187-й.

Глава двадцать шестая. «Слово о полку Игореве»

Осенью того же года Вышеслав встретился с Ефросиньей, которая приехала к нему в Путивль.

Сюда вот-вот должен был перебраться на княжение Владимир, и, по словам Ефросиньи, ей захотелось самой осмотреть новый княжеский двор в Путивле.

Однако Вышеслав чувствовал, что та, которую он некогда сильно любил, чего-то недоговаривает и цель её приезда иная. Сначала Вышеслав подумал, что Ефросинья обеспокоена тем, как бы вернувшийся из половецкого плена огнищанин Радим и его разговорчивая супруга не сболтнули чего лишнего Владимиру и его юной жене.

Но беспокойство Ефросиньи было совсем о другом.

– Игорь покой потерял, всё мечется, суетится без толку, – пожаловалась Ефросинья Вышеславу как-то вечером. – Святослав Всеволодович с Ростиславичами замышляют поход на половцев до самого моря Тмутараканского, а Игоря, видишь ли, с собой не зовут. Собирались князья в Чернигове, рядили, кого в Переяславле посадить на княжение, за Игорем опять не послали. Вот супруг мой и считает себя изгоем эдаким. Мол, не могут ему простить князья того злосчастного похода к Лукоморью.

Вышеслав понимающе покивал головой.

– Из кочевий половецких недавно купец булгарский в Новгород-Северский пожаловал, рассказывал, что немало там ещё Игоревых ратников горе мыкают, – продолжила Ефросинья. – От сказанного тем купцом у Игоря теперь заноза в сердце, говорит: «Не успокоюсь, пока всех своих воинов из неволи не вызволю». Вот, посылает меня в Галич к отцу моему. Велит напомнить Ярославу Осмомыслу, как в своё время он примирил его с мятежным сыном. Игорь теперь желает, чтобы отец мой отплатил ему благодеянием, отсыпал злата-серебра на выкуп пленников русских.

– Ярослав Осмомысл богатый властелин, ему тридцать городов подати платят, – сказал Вышеслав, в душе одобряя намерение Игоря.

– Сколь богат, столь и скуп, – проворчала Ефросинья, – мне ли не знать отца своего.

– Ужели дочери своей откажет в просьбе князь Ярослав? – удивился Вышеслав.

– Может, и не откажет, но и на большую щедрость отцовскую я не рассчитываю, – откровенно призналась Ефросинья.

– Когда же тебе в путь, Фрося? – спросил Вышеслав.

– Скоро, – тихо ответила княгиня, – совсем скоро.

Они сидели одни в просторной светлице, в которой царил таинственный полумрак. За окнами, обращёнными на запад, догорали последние отблески заката. Их окружала обстановка, пронизанная новизной. Скамьи, стол, стулья – лишь недавно были сработаны мастерами-древоделами. Потолочные балки, половицы и створы дверей дышали прочностью, светились свежеотёсанной древесиной, пахли сосновой смолой и берёзовыми стружками. В этот новенький, чистый и светлый терем совсем скоро должна была въехать молодая княжеская чета.

Вышеслав и Ефросинья подумали одновременно об одном и том же, глаза их встретились, и в них промелькнули ведомые только им двоим мысли и чувства, связанные с днями, проведёнными в том старом тереме, сожжённом половцами. Они не произнесли ни слова, не протянули друг другу рук, но и без этого было ясно, что о пережитом они будут хранить самые светлые воспоминания. Именно это они прочитали в глазах друг друга. Осознание этого наполнило их сердца тихой радостью, ибо ничто не могло затушевать у них в памяти картин былого греховного счастья.

– Вышеслав, я приехала просить тебя о помощи, – негромко промолвила Ефросинья, нарушив долгую паузу. – Только ты можешь помочь Игорю, а значит, и мне.

– Я готов помочь, Фрося, но как? – растерянно произнёс Вышеслав. – Я же не князь и не вхож на высокие княжеские собрания. И гривны, полагаю, Игорю ныне нужнее моих советов.

– Помнишь, ты как-то составлял летопись Игорева княжения, – напомнила Ефросинья. – Так вот, я хочу попросить тебя, Вышеслав, написать историю войн русских князей с половцами, начав с Владимира Мономаха и закончив походом Игоря к Лукоморью. Таким образом, Игорев поход будет казаться всем прочитавшим эту историю смелой попыткой повторить успех Мономаха. Заодно следует упрекнуть князей, соседей Игоря, в нежелании поддержать его, ведь отчасти так и было. Ярослав Всеволодович собирался выступить вместе с Игорем, но не выступил. Так кто больше виноват в неудаче Игоря?

– Боюсь, такой вопрос, коль прозвучит слишком громко, наделает много шума, – заметил Вышеслав.

– Пусть, – твёрдо сказала Ефросинья. – Чем больше шума, тем лучше.

– Игорь-то знает о твоём замысле? – поинтересовался Вышеслав.

– Не знает, – ответила Ефросинья. – И ты ничего не говори ему до поры. Для Игоря тот поход к Лукоморью – тяжкая рана в душе. Уверена, Игорь будет против того, чтобы писать о нём летопись для потомков.

– Та битва на Каяле-реке и мне по ночам снится, – задумчиво проговорил Вышеслав. – Хотя стыдиться за то поражение нельзя ни Игорю, ни Всеволоду, ибо оба они покрыли себя тогда небывалым мужеством. Могли бежать, но не побежали. А сечу проиграли потому, что против них собралась вся Степь половецкая!

– Вот об этом и напиши, Вышеслав, – промолвила Ефросинья, вся подавшись вперёд. – Многие попрекают Игоря корыстолюбием, мол, погнался за добром половецким, но эти люди забывают, что ради спасения войска Игорь захваченными сокровищами гати мостил на болотах. Ты же это сам видел, Вышеслав. И как Игорь в сече стоял, знаешь. Так пусть и потомки узнают о доблести дружин Игоревых!

– Слава Мономаха всё едино затмит доблесть Игоревых полков, – покачал головой Вышеслав. – Тут надо что-то иное измыслить. Не о сражениях с половцами писать, коих было великое множество, но что напасть половецкая приходит на Русь через княжеские междоусобицы. Писать о временах нынешних, но не забывать и минувших, дабы в сравнении читатель мог постичь суть происходящего. Понять корень всех бед.

– Прекрасно, Вышеслав! – восхитилась Ефросинья. – Я знаю, у тебя получится. Мысль твоя крылата, и зришь ты глубоко. Дерзай же! Мечом земли покоряют, а словом – сердца!

На другой день Ефросинья уехала в Новгород-Северский.

Для Вышеслава начались дни, заполненные долгими размышлениями, томительными исканиями слов и форм, чтобы полнее и доходчивее передать смысл будущего творения. Было ясно, что это будет не летопись войн с половцами и не пространное описание Игорева похода. Вышеслав задумал своё творение, как обращение