Каждый день в тереме Игоря задавались пиры, на которые приглашались вернувшиеся из неволи бояре и их сыновья. Мужские разговоры, сдобренные хмельным питьём, часто теряли чувство меры в пылу спора или при обсуждении очередного похода в Степь и резали женский слух грубыми высказываниями или неприкрытой бранью.

Поэтому Ефросинья и Ольга, устав от мужского общества, часто уединялись вдвоём, чтобы поговорить о наболевшем.

Ольга отвезла мужа в Трубчевск, а сама тотчас же снова приехала в Новгород-Северский, привезя Игорю кошель с серебром и драгоценностями – пожертвованиями местных торговцев на выкуп из плена Игоревых ратников.

– Послушать Всеволода, так он неплохо жил в плену, – заметила как-то Ефросинья.

– А разве ханы страдают, угодив в плен к русичам? – пожала плечами Ольга. – Тем более что иные из ханов доводятся родственниками русским князьям.

– Вот и моему Владимиру Кончак свою дочь в жёны прочит, – с грустной задумчивостью промолвила Ефросинья. – Хоть бы одним глазком взглянуть, какая она – Кончакова дочка?

– Чай, не уродливее наших русских невест, – улыбнулась Ольга. И, посерьёзнев, спросила: – У тебя с Вышеславом-то как?

Ефросинья печально вздохнула.

– Всё кончилось, Олюшка. Вышеслав недавно женился, боярскую дочь за себя взял. Была я на свадьбе у него, видела его суженую. Молода, пригожа, не чета мне. Зовут Василисой.

– Ну и не страдай! – Ольга обняла подругу за плечи. – Всё едино к тому шло. Я вижу, Игорь к тебе переменился. С чего бы это?

– Другим он из плена воротился, – ответила Ефросинья, – переболел душой.

– Правду молвят, нет худа без добра, – заметила Ольга.

– Они вон опять поход замышляют, – кивнула Ефросинья в сторону двери, из-за которой доносились громкие голоса пирующих. – Стало быть, закончится это добро новым худом.

– Теперь-то Игорь и Всеволод не отважатся одни в Степь идти, – сказала Ольга. – Хватили лиха…

Спустя несколько дней Игорь отправился в Киев.

– Унижаться еду, – сказал он на прощанье Ефросинье, – выклянчивать у Святослава злато-серебро. У него-то сундуки полны богатств, не то что у меня.

Из Киева Игорь вернулся обозлённый.

– Отсыпал мне гривен князь киевский от щедрот своих. Однако и нравоучениями не обделил! – жаловался Игорь жене. – А тут ещё приехали к нему на праздник Рождества Иоанна Предтечи оба Ростиславича, Рюрик и Давыд. Те тоже попрекали меня гордыней и неразумием, как будто сами святоши! Я, видишь ли, замыслы ихние порушил, внёс раскол в ихнее единство. Мол, на мне смерть Владимира Глебовича, разорение погаными Римова и прочих градов. Каково, а?

Ефросинья успокаивала мужа:

– Полно кручиниться, свет мой. Слова, сказанные тебе князьями сгоряча, давно отзвучали, пусть умолкнут они и в памяти твоей. Будь глух к упрёкам, ведь ты благим делом занят, вызволяешь из неволи своих ратников. Тебе, а не Рюрику и Давыду будут благодарны подданные твои, Игорь. Пусть тебе пришлось поклониться лишний раз, где-то смолчать пришлось, где-то очи опустить. Через унижения эти ты же возвысишься в будущем, возвратив из плена воинов своих. Тем дороже будут для тебя твои соратники, через столькие труды тобою домой возвращённые.

Растроганный Игорь прижал к себе Ефросинью.

– Что мне богатства Святослава, когда ты у меня – чистое золото, Фрося!

Очередное посольство в Степь возглавил боярин Рагуил.

Игорь полагал, что тысяцкий, сам побывавший в плену, сумеет лучше договориться со знатными половцами, среди которых, по его признанию, у него появилось немало друзей.

Игорь не ошибся.

Рагуил надолго задержался в половецких кочевьях, зато вернул на отчую землю Всеволодовых курян, многих ратников рыльских, новгородских, путивльских… Разошлись бывшие пленники по своим городам и весям. Ожила вотчина Игорева. Вновь зазвучали весёлые песни над Сеймом и Десной, прибавилось труженников на полях и сенокосах. Куда бы ни поехал Игорь по делам ли, на охоту ли, всюду люди встречали его с радостью, благодарили за хлопоты о невольниках русских.

Эти благодарные лица, мужские и женские, часто стояли у князя перед глазами; слова, сказанные ему от чистого сердца, звучали у него в ушах. В такие минуты Игорь бывал необычайно задумчив, почти отрешён…

Однажды захотелось Игорю посмотреть, как поживает его старинный друг. Князь сел на коня и в сопровождении двух гридней приехал в Путивль.

Вышеслав встретил Игоря радушно. Первым делом показал ему отстроенный заново княжеский терем.

Осматривая помещения терема, сверкавшие прозрачным богемским стеклом в небольших окнах, прохаживаясь по пахнущим стружками полам, поднимаясь по витым ступеням на второй ярус огромного здания, Игорь не скрывал восхищения от всего увиденного.

– Славно потрудились киевские плотники, – с улыбкой молвил Игорь. – Буду в Киеве, непременно поблагодарю Святослава Всеволодовича. Вот вернётся из плена мой Владимир, будет жить здесь. Посажу его князем в Путивле!

– А я куда же? – спросил Вышеслав.

– А ты будешь при сыне моём воеводой, – сказал Игорь.

Статная, румяная Василиса поднесла князю кубок с вином.

Игорь осушил кубок и, по русскому обычаю, расцеловался с Василисой. Затем пожелал увидеть её дочь.

Василиса сама вынесла новорождённую, завёрнутую в пелёнки.

Игорь глянул на крошечное личико, объятое крепким сном, и радостно улыбнулся.

– Как нарёк-то? – спросил он Вышеслава.

– Гориславой, – чуть помедлив, ответил тот.

* * *

Миновал ещё без малого год, прежде чем сын Игоря наконец-то воротился на Русь. Вернулся Владимир не один, а с юной женой и новорождённым сыном.

Желая сделать Игорю приятное, хан Кончак отпустил без выкупа всех Игоревых ратников, какие ещё у него оставались, всего около трёхсот человек. Вместе с Владимиром прибыл в Новгород-Северский Игорев побратим Узур.

– Вот, князь, возвращаю тебе сына, живого и невредимого, – сказал Узур встречавшему его Игорю. – Как видишь, я сдержал своё обещание. А как поживает мой сын?

– Об этом ты спросишь у него сам, – с улыбкой проговорил Игорь, отходя в сторону.

У него за спиной стоял Лавр, одетый во всё русское.

– Овлур! – радостно воскликнул Узур, произнеся это христианское имя на привычный половецкий манер.

Отец и сын обнялись.

Игорь же устремился к Владимиру, который своим одеянием более походил на половецкого бека. Он долго тискал в объятиях окрепшие сыновние плечи, дивясь тому, что сын вдруг стал выше его ростом.

– Погодь, отец. Не задуши меня!

Владимир с трудом вырвался из отцовских объятий и подвёл к Игорю невысокую золотоволосую девушку, одетую в синие шёлковые шаровары, удобные для верховой езды, и красный, украшенный витыми узорами безрукавный кожух. Золотые мониста поблёскивали у неё на груди, длинный ряд золотых подвесок охватывал девичье чело.

Дочь степей взглянула на князя своими большими, чуть раскосыми, как у рыси, очами, затем смущённо прикрыла их длинными изогнутыми ресницами. Стоя рядом с Владимиром, юная половчанка едва достигала ему до плеча.

– Отец, это