Он передал его высокому парню, стоявшему рядом, и Сэл узнала внука Хорнбима, Джо. На него с большим интересом смотрела девушка с фабрики, и через мгновение Сэл вспомнила ее имя: Марджери Рив. Она была хорошенькой, с дерзким выражением лица, и явно имела виды на Джо. Сэл вздохнула, вспоминая свои собственные юношеские томления.

Джо взвесил ружье на руке и вскинул его к плечу. Сэл с усмешкой наблюдала.

— Заметьте, ствол не блестящий, а вороненый, — сказал сержант. — Кто-нибудь из вас, молодые люди, догадается, зачем это сделано?

— Чтобы не чистить его до блеска? — предположил Джо.

Сержант рассмеялся.

— Армии плевать на ваши хлопоты, — сказал он, и остальные парни рассмеялись вместе с ним. — Нет, тускло-коричневый цвет нужен для того, чтобы ствол не отражал свет. Солнечный блик от вашего оружия может помочь французу точнее в вас прицелиться.

Парни слушали, разинув рты.

— Здесь есть вырезной целик, чтобы улучшить прицеливание, и фигурная спусковая скоба, чтобы рука не дрожала. Как вы думаете, какое самое важное качество для мушкетера?

— Хорошее зрение, — снова ответил Джо.

— Это очень важно, очевидно, — сказал сержант. — Но, по-моему, пехотинцу больше всего нужно хладнокровие. Оно поможет вам тщательно целиться и плавно стрелять. Это самое трудное, когда вокруг свистят пули и гибнут люди, но именно это сохранит вам жизнь, когда все вокруг будут в панике.

Он взял мушкет у Джо и передал его другому парню, Сэнди Драммонду, сыну торговца вином.

— Сейчас мы в основном используем готовые патроны, — сказал сержант, — пороховница и мешочек для пуль замедляют дело. Сегодняшний пехотинец может перезарядить и выстрелить три раза в минуту.

Сэл отошла.

У ступеней собора, на расстоянии двадцати ярдов друг от друга, стояли две открытые повозки. Соперничающие политические группы развешивали гирлянды и флаги, готовясь использовать их как трибуны. Сэл заметила Мунго Лэндсмана и его дружков из «Бойни», слонявшихся неподалеку. Они всегда были не прочь подраться.

Эймос стоял у трибуны вигов в сюртуке бутылочно-зеленого цвета и белом жилете, пожимая руки и разговаривая с прохожими. Один из них заметил Сэл и сказал:

— Эй, миссис Бокс, вы ведь на этого человека работаете, скажите правду, каков он как хозяин?

— Лучше многих других, отдам ему должное, — с улыбкой ответила Сэл.

Появился Люк Маккаллох, секретарь мировых судей и юрисконсульт совета. За ним шел Хорнбим, одетый в строгий черный костюм, в парике и шляпе. Маккаллох отвечал за надлежащее проведение выборов.

— Мистер Барроуфилд, мистер Хорнбим, я сейчас подброшу этот пенни. Мистер Хорнбим, как старший олдермен, вы имеете привилегию выбрать орла или решку. Победитель выбирает, выступать первым или вторым.

Он подбросил монету, и Хорнбим сказал:

— Орел.

Маккаллох поймал пенни, зажал его в кулаке и положил на тыльную сторону другой ладони.

— Решка, — сказал он.

— Я буду выступать вторым, — сказал Эймос.

Сэл догадалась, что он сделал этот выбор, чтобы иметь возможность опровергнуть все, что скажет Хорнбим.

— Мистер Хорнбим, мы можем начинать, как только вы будете готовы, — сказал Маккаллох.

Хорнбим вернулся к повозке тори и поговорил с Хамфри Фрогмором, который его выдвинул. Фрогмор передал Хорнбиму стопку бумаг, и Хорнбим их изучил.

Жители Кингсбриджа все еще помнили Томми Пиджена, и Хорнбим никогда не будет популярен, но ему не нужно было беспокоиться об общественном мнении, размышляла Сэл. Значение имели только избиратели, а это были дельцы и собственники, которые вряд ли стали бы сочувствовать вору.

Сэл увидела, что Джардж и Джек Кэмп вышли из «Колокола» вместе с еще несколькими друзьями, все с кружками в руках. Сэл пожалела, что они не остались внутри.

Маккаллох взобрался на повозку тори и энергично зазвонил в ручной колокольчик. Вокруг собралось еще больше народу.

— Выборы члена парламента от Кингсбриджа, — объявил он. — Сначала выступит Джозеф Хорнбим, затем Эймос Барроуфилд. Прошу слушать кандидатов в тишине. Беспорядки допущены не будут.

«Ну-ну, удачи с этим», — подумала Сэл.

Хорнбим взошел на помост, сжимая в руке бумаги, и на мгновение замер, собираясь с мыслями. Толпа притихла, и в наступившей паузе какой-то мужчина крикнул:

— Брехня!

Острота вызвала всеобщий хохот, и Хорнбим был сбит с толку.

Однако он быстро оправился.

— Избиратели Кингсбриджа! — начал он.

Из тысячи или около того людей на площади слушала примерно половина. Однако в городе было всего сто пятьдесят избирателей. Большинство сегодняшних слушателей не имели права голоса, и многих это возмущало. В тавернах шли гневные разговоры о недостатках «наследственного правления» — эвфемизм для короля и Палаты лордов, которых по закону нельзя было критиковать.

Самые радикальные завсегдатаи таверн с одобрением отзывались о Французской революции. Сэл говорила о Франции с партнером Кита, Роджером Риддиком, который там жил. Роджер не испытывал ничего, кроме презрения, к англичанам, одобрявшим революцию. Она сменила одну тиранию на другую, говорил он, а англичане пользуются гораздо большей свободой, чем их соседи. Сэл ему верила, но говорила, что недостаточно просто утверждать, что в Англии не так плохо, как в других местах. Несправедливости и жестокости все еще было предостаточно. Роджер не спорил.

— Наш король и наша Церковь под угрозой, — сказал Хорнбим.

Сэл уважала Церковь, или, по крайней мере, некоторую ее часть, но до короля ей не было дела. Она догадывалась, что большинство фабричных рабочих чувствуют то же самое.

Кто-то рядом с Джарджем крикнул:

— Король для меня никогда ничего не делал!

Это вызвало одобрительные возгласы толпы.

Хорнбим заговорил о Бонапарте, который теперь был императором французов. Здесь Хорнбим стоял на более твердой почве. У многих рабочих Кингсбриджа сыновья служили в армии, и они видели в Бонапарте правую руку Сатаны. Хорнбим сорвал несколько одобрительных возгласов, понося его.

Он говорил о Французской революции, намекая, что виги ее поддерживали. Сэл гадала, сколько людей на это купится. Некоторые в толпе, возможно, и да, но большинство из тех, кто имел право голоса, были более осведомлены.

Величайшей ошибкой Хорнбима была его манера. Он говорил так, словно отдавал распоряжения управляющим своих фабрик. Он был тверд и авторитетен, но холоден и недружелюбен. Если обращения к избирателям что-то и могли изменить, то это лишало его голосов.

В конце он вернулся к теме короля и Церкви и заговорил о необходимости уважения к обоим. Это была совершенно неверная линия поведения с фабричными рабочими, и улюлюканье и свист стали громче. Сэл протиснулась сквозь толпу, чтобы встать рядом с Джарджем. Увидев, как Джек Кэмп наклонился и поднял камень, она схватила его за руку и сказала:

— Ну-ка, Джек, подумай дважды, прежде чем пытаться убить олдермена.

Этих слов было достаточно, чтобы отбить у того всю охоту.

Хорнбим закончил под жидкие аплодисменты и громкий свист. «Пока все идет хорошо», — подумала Сэл.

Эймос повел себя совсем иначе. Он взошел на помост и снял шляпу, словно выказывая уважение к слушателям. Он говорил без бумажки.

— Когда я спрашиваю жителей Кингсбриджа, что их сегодня беспокоит, большинство называют две вещи: войну и цену на хлеб.

Это сразу вызвало взрыв аплодисментов.

Он продолжил:

— Олдермен Хорнбим говорил о короле и Церкви. Никто из вас мне об этом не упоминал. Думаю, вы хотите мира и хлеба по семь пенсов за буханку.

Начались одобрительные возгласы, и ему пришлось повысить голос, чтобы закончить мысль.

— Я прав?

Возгласы переросли в рев.

Враждебность к войне не ограничивалась рабочими. Среди тех, кто имел право голоса, было немало людей, уставших от нее за двадцать лет. Слишком много молодых людей погибло. Многие хотели вернуться к нормальной жизни, когда европейский континент был местом для путешествий, где можно было купить одежду в Париже и посмотреть на руины в Риме, а не местом, куда твои сыновья отправлялись умирать. Но большинство членов парламента были сосредоточены на победе, а не на мире. Некоторые избиратели могли посчитать, что парламенту нужно больше таких людей, как Эймос.