Зеркальная поверхность воды была неподвижна, лишь изредка промельк стрекозы или насекомого. По глади скользили водомерки на ногах-ресничках. Он наблюдал за ними, смывая млечный сок с ладоней, прикрыв глаза в шаткой полуденной тени. Знак, думал он, или упрек. Раньше он верил в то, что Север силен, сплочен и непобедим. Никто и подумать не мог, что уйдет столько времени, чтобы забить Юг до смерти. Ему довелось видеть такое, от чего исчезало понимание, какой мир останется после них, хотя сам он брал от этого мира всё, чтобы приблизить победу. Он не погиб, поскольку стрелки́ оставались на закраинах поля боя, стояли на коленях под защитой бруствера и целились во вражеских командиров, лежали ничком за частоколом или поваленными деревьями, чтобы выбить врага, возглавляющего атаку. Он занимал позицию над полем боя, чтобы различить с расстояния кривую офицерскую саблю, широкополую шляпу с плюмажем, блеск золотых пуговиц на двубортном мундире. В ночи он бродил в одиночку возле вражеских окопов и скрадывал часовых. Метко целиться умел почти за полмили – пуля в голову, мгновенная смерть. На такую же он надеялся и для себя, если придется умереть в ближайшие недели, но быстрая смерть суждена ему вряд ли. Грант ни во что не ставил особые навыки, перебрасывал стрелков из одной дивизии в другую, выдавал им форму без знаков отличия. Грант ни во что не ставил тех, кто сражался и попал в плен. Обмены прекратились, любому юнионисту, угодившему в тюрьму к южанам, полагалось там умереть, чтобы Юг не пополнил свои ряды ни единым бойцом. В лагере поговаривали, что летом Грант возьмет Ричмонд, как вот взял Виксберг после переправы через Миссисипи и прогнал повстанцев вглубь Вирджинии после битвы при Чаттануге. Может, так и будет. Поток петлял. Стрелок не молился, хотя в наставшей тиши строки из Священного Писания, гимны и фразы откуда-то из детства сами начинали звучать у него в голове.

•••

Всю зиму Потомакская армия стояла лагерем к западу от Рапидана, прирастая числом, тогда как армия Ли недоедала в окопах к востоку от той же широкой реки. Происходили стычки, но безрезультатно: октябрьская атака Ли у Кедровой горы, ответ Мида при Манассасе, наступление Мида на окопы повстанцев в Майн-Ране через сутки после Дня благодарения. Ни победы, ни поражения. Чтобы прогнать янки, у Ли не хватало бойцов. Дождь, грязь, заморозки и град, за которыми последовал снег; разбитые колеи схватились морозом. Стрелки́ юнионистов, уроженцы гор Новой Англии, по одному, парами и тройками переправлялись в темноте вброд через мелкую реку и ночь за ночью снимали часовых повстанцев. Однажды они перешли Рапидан по льду, оставив лошадей привязанными к деревьям на стороне юнионистов. Около полуночи стрелок с одного раза уложил офицера в полной форме – тот вышел покурить с часовыми. Стрелки перемещались с остальной армией, оставаясь одиночками, друг друга знали по прозвищам, описывающим их причуды: Кремень – потому что он всегда носил в кармане кремень, чтобы разводить костер в сыром подлеске или в мелкой впадине небольшого выступа на вертикальной скальной стене; Конь – потому что он умел ловить сбежавших коней повстанцев, которые бродили за линиями янки, связывать их вместе и приводить на одном поводу. Одного из Западной Вирджинии звали Чероки, потому что он умел пользоваться травами-оберегами и целебными притирками, а еще умел обхватить круп коня длинными ногами и скакать, свесившись набок и держась за гриву. Голубой мундир его купленной с рук формы выцвел почти до серого, но он с ним не расставался – добавочная защита, говорил он другим, в одинокие ночи за линиями конфедератов. Если ему случалось нарваться в темноте на противника, он умел подстроиться под его речь, а в лагере забавлял товарищей, рассказывая истории с безупречным южнокаролинским выговором: Марз[2] то, Марз се, сдабривая слова презрением. У юнионистов хотя бы были обувка и обмундирование, а некоторые из бойцов Ли наматывали на ступни тряпки и сидели у костра в женских шалях. Конфы уже переловили всех кроликов и белок на своей стороне реки. Численностью они были вполовину от куда лучше снабжавшейся армии Гранта, а съедали на три четверти меньше; ходили слухи, что к весне они сдадутся.

Стрелки смеялись и перекидывались крепкими словами у лагерных костров. Мы мужики худые, потому и злые, говорили они. Конфы, которые не дезертировали, убивают как заведенные, но у Гранта столько бойцов, что плевать он хотел, сколько полягут. Грант считался бессердечным ангелом смерти, поставившим себе цель выиграть Войну; весь вопрос, останется ли хоть кто из них живым до того момента. Стрелки повсюду ходили со своими длинноствольными «Энфилдами», вызывались пощупать линии конфедератов, строили планы, как бы им, когда начнутся передвижения, отделиться от пехоты. Ели помалу, делали запасы. Они верили в Гранта, но умирать за него не хотели, потому что он видел в них лишь безымянную приливную волну самопожертвования, которая должна повернуть вспять другую такую же.

•••

Потомакская армия провела конец января и весь февраль на станции Бренди. Офицерские жены отбыли из лагеря в марте, маркитантки со своими тележками в апреле. Третьего мая началась переправа через Рапидан по броду Германна и ниже, в Эли. Наспех наведенные понтонные мосты были достаточно широки для проезда обозных повозок, но перед тем по ним часами шли колонны пехоты, среди которых россыпью двигались стрелки. Мерный шаг ста двадцати с лишним тысяч пехотинцев поднял в воздух неоседающее облако пыли. Колонны бойцов напирали одна на другую со стороны реки, потом, сбив порядки, вкатывались в адские заросли под названием Глушь – не лес, а миля за милей непроходимого подлеска. Молодые деревья, от трех до шести дюймов в диаметре, росли так густо, что приходилось постоянно между ними петлять, а вверх они уходили на тридцать-сорок футов. Кустарники, папоротники, переплетенные ползучие плети путались вокруг колен. Стрелок оторвался от товарищей, лошадь его была привязана к повозке где-то на задах, он недоверчиво качал головой. Отданный ему приказ – целиться в офицеров – в этом лесу, где не начать атаку, превращался в неразрешимую головоломку. Бог свят, пока светло, лучше двигаться и воссоединиться с обозом к ночи. Сражаться здесь та еще адова разновидность ближнего боя – ни линию не выстроить, ни примоститься сверху или под углом. Выверенный прицел его оружия здесь утрачивал всякий смысл: любой конный доберется до него раньше, чем он успеет взять его на мушку, а выстрел на расстоянии и вовсе невозможен в таком лабиринте. В любом случае армия должна остановиться и выждать. Обоз должен пробраться сквозь спотсильванское мелколесье под названием Глушь, в противном случае бойцы Гранта останутся без провизии, без амуниции, без корпии и без пил для полевого госпиталя. Стрелок огладил длинную винтовку и подумал о том, что самому ему нужна только лошадь: он-то продержится без провизии и сухарей и у него при себе трехдневный запас патронов, потому что он продумывал каждый выстрел, вверх из канавы или оврага, вниз с пригорка или с настила на дереве. Здесь деревья были мелковаты, на таком не устроишься и не спрячешься, и негде его поджарой кобылке распластаться по команде хозяина у скалы или утеса. Он научил ее трюкам, достойным цирковой лошади, а сейчас она брела где-то в растянувшемся на много миль громыхающем обозе, но с тщательно вычесанными гривой и щетками[3]. Звал он ее Лизой, в честь Элизы, матери его ребенка, хотя ни одно письмо так его и не нагнало, чтобы сообщить, кто родился, мальчик или девочка.

Бойцы остановились и стали расчищать поляну, срубая и складывая штабелями молодой подлесок. Деревца в три человеческих роста стояли так тесно, что веток у них почти не было. Из лысых заостренных стволов, сложенных по двадцать-тридцать штук, получались треугольные брустверы, за которыми вырывали ямы, чтобы можно было, пригнувшись, перезаряжать. Стрелок присоединился к остальным, рубил и копал, досадуя на необходимость остаться в этом подлеске на ночь – лучше бы выйти на открытую местность.