Об этом не говорили ни на пирах, ни на длительных послеобеденных совещаниях у императора, где обсуждали осаду Византия, положение на границах – данубийской, ренской, евфратской, – и прочие предметы, которых было уместно касаться во время напряженного ожидания.

Императрица тоже старалась избегать таких разговоров.

Следует ли понимать, что Юлия действовала простодушно, не предвидя, что наместник Британии придет в ярость? Я так не думаю. В свете событий, случившихся после провозглашения Антонина цезарем, мне с каждым днем становится все яснее, что Юлия считала новую войну неизбежной – и при этом необходимой.

Что до меня, то поездка в Египет, где я рассчитывал получить доступ к запретным трудам Герофила и Эрасистрата (если они все еще были в руках Гераклиана, как сообщил мне Филистион в Пергаме, и если Гераклиан согласился бы показать их мне), не состоялась. В эти дни, когда над государством нависла военная угроза, императорское семейство не могло обойтись без моих услуг. Север страшно боялся, что его отравят, и постоянно требовал давать ему мой лучший териак. Вообще, он хотел, чтобы я был рядом, опасаясь, что на каждого из них – самого императора, Юлию, новоиспеченного цезаря Антонина и его брата Гету – могут совершить покушение. Поэтому моя просьба о путешествии в Александрию сразу же встретила отказ. Я имел в достатке времени и денег, чтобы восстанавливать свои книги, погибшие в пожаре под конец правления Коммода, – как и обещала императрица. Я мог получить все, что захочу. Кроме Египта.

Судьба вновь не давала мне подержать в руках самые потаенные труды по врачебному искусству, создатели которых с невероятной смелостью проникали по ту сторону человеческой кожи. Порой мне казалось, что это чистый вымысел, что ни Эрасистрата, ни Герофила вовсе не существовало. Но мое внутреннее «я» восставало против этих измышлений: если подумать как следует, это было лишь неловкой попыткой разума утешить меня, неспособного добыть таинственные свитки. В любом случае подобные дела следовало отложить. Мои желания никого не волновали.

Всех, кто окружал меня, занимало лишь одно: что станет с кусками громадной мозаики под названием «Римская империя»? Если Альбин взбунтуется против Севера, на чью сторону встанет наместник Испании Новий Руф, сидевший в Тарраконе и начальствовавший над Седьмым легионом «Близнецы»? Если вспыхнет новая гражданская война, кого поддержит малоизвестный в Риме Вирий Луп с его четырьмя легионами, стоявшими на германской границе: Севера или Альбина? А данубийские легионы? Сохранят ли они верность Северу? Или же воины, изможденные после многочисленных сражений – с Юлианом, с Нигером, с осроенцами и адиабенцами, – покинут его, устав от бесконечных войн? Все было шатко, неясно. И самого Севера захлестывали сомнения.

Одна лишь Юлия, как всегда, твердо знала, что следует делать. Убеждая императора провозгласить Антонина цезарем, она понимала, что это вызовет новую войну – может быть, самую жестокую из всех. И не собиралась отступать ни на шаг. Слово «отступление» даже не приходило ей на ум: шла беспощадная борьба за безраздельную власть над Римом, в которой она сделала первый выпад.

LVI. Падение Византия

Походный преторий Севера близ Византия Осень 196 г.

Византий, последний очаг сопротивления Нигера на Востоке, наконец пал после многолетней осады. Начались грабежи. В отсутствие приказов центурионы не считали нужным бороться с алчностью и жестокостью легионеров, которые месяц за месяцем сражались под стенами города и смотрели, как стрелы его защитников ранят и убивают их товарищей.

Увидев, что стены проломлены и легионеры устремляются в сердце города, Север удалился в свою походную палатку и послал гонцов, веля своему брату Гете, трибунам и легатам – Лету, Цилону, Алексиану, Кандиду – и другим военачальникам срочно прибыть на императорский совет. Его мало волновало то, что творилось в Византии: главное – чтобы воины получили за свои труды достойную награду в виде разграбления и полного разрушения вражеского города. Севера, который сидел в курульном кресле, ожидая приближенных, сейчас беспокоили более неотложные дела.

Юлия устроилась позади супруга.

Все входили в палатку радостные: пал последний оплот давно уже покойного Нигера! Только Север, Юлия и Гета оставались мрачными среди всеобщего ликования. Алексиан заметил это первым.

– Что случилось, сиятельный? – спросил он.

Север глубоко вздохнул и сообщил во всеуслышание:

– Клодий Альбин решил, что назначение Бассиана цезарем означает разрыв нашего договора. Он объявил себя августом в Британии. Три легиона, стоящие в этой провинции, провозгласили его императором.

Все мигом поняли, чем это грозит. Новая война казалась неизбежной.

– Я отправил к нему гонцов с посланием, где уверял, что мой сын, став цезарем, не будет представлять для него угрозы, – продолжил Север. Но не смог его образумить. Я позвал вас, чтобы мы вместе решили, как действовать.

Он замолк. Стало понятно, что Север также намерен выяснить, сохранят ли военачальники верность ему и его семейству, если начнется очередная гражданская война.

Лет сделал шаг вперед:

– Сиятельный, полагаю, я выражу всеобщее мнение, если скажу, что мы будем стоять с императором Севером до конца. Сколько бы войн ни было впереди – одна, или семь, или тысяча.

Север улыбнулся:

– Твоя уверенность отрадна, Лет. Но думаю, что каждый должен вновь принести мне клятву верности. Возможно, кто-то из вас не хочет встревать в новые междоусобные дрязги – так пусть он скажет об этом. Вы честно и доблестно служили мне, и я всегда буду о вас самого высокого мнения. Если кто-нибудь хочет отойти в сторону, не делая выбор между мной и Альбином, я пойму, лишь попрошу его, чтобы он не злоумышлял против меня в Сенате, где у Альбина немало сторонников, и не шел с оружием в руках против моих войск. Те же, кто останется со мной, разумеется, получат еще больше денег, должностей и власти, когда я заполучу всю империю, подавив этот бунт. Но каждый должен решать за себя. До вас я сообщил о мятеже Альбина своему брату Гете и своей супруге Юлии. Оба, как и Лет, подтвердили, что будут следовать за мной. Остаются все прочие. Я твердо обещаю тем, кто покинет меня сегодня, что не буду держать на них зла и что их семьи не пострадают. Но пусть каждый хорошенько подумает – в дальнейшем я не потерплю колебаний. Сегодня я великодушен, но начиная с завтрашнего дня буду беспощаден ко всем, кто дрогнет после начала борьбы с Альбином.

Воцарилось долгое, беспокойное молчание. Было слышно, как собравшиеся шумно дышат.