Такая холодность княгини насторожила Вышеслава.

– Всё ли ладно у тебя, Фрося?

– Суди сам: муж и сын сгинули, терем мой сгорел, рождённый от тебя младенец умер… – скорбным голосом перечислила княгиня. – В теле моём немочь, в душе пустота.

– Горлица моя, – ласково проговорил Вышеслав и хотел обнять Ефросинью за плечи.

Но она отстранилась.

– Не нужно этого, Вышеслав. Любовь наша вместе с тем младенчиком в землю зарыта.

– Что ты такое молвишь, Фрося?!

– Как видно, через грех счастья не приобресть, – печально усмехнулась княгиня.

Вышеслав подавленно молчал. Ефросинья стояла рядом с ним, но она была другая, чужая…

– На тебе вины нет, Вышеслав, – вновь заговорила Ефросинья, – не казни себя. Просто судьбой нам суждено порознь быть. Вкусила я сладости на ложе с тобой, только обернулась мне та сладость горем горьким. От людей мы, может, и утаили бы грех свой, но Господь всё видит и наказует за прелюбодеяние. Одного сына я уже потеряла, не хочу другого потерять. Ты говорил, что Игоря поганые пленили. Может, и Владимир ту же участь влачит?

– Может, – чуть слышно отозвался Вышеслав.

Они вновь умолкли, глядя на тучи, затянувшие горизонт на востоке. Из-за туч пробивались светлые потоки солнечных лучей, озаряя широкие дали холмистой лесостепи. В низине у реки клубился туман. Прохладный ветер веял прямо в лицо, принеся запах влажной листвы, смешанный с запахом гари.

– Быть бы мне кукушкой, полетела бы я ветру вслед над полем Половецким, – задумчиво промолвила Ефросинья, – отыскала бы в кочевьях поганских супруга и сыночка милого. Коль живы они, рядом бы оставалась в какой-нибудь роще, а нет… – Ефросинья чуть слышно вздохнула. – Улетела бы в дальние дали куда-нибудь за реку Дунай, за горы Угорские. И осталась бы там навсегда.

После краткой паузы Вышеслав произнёс, сам не зная зачем:

– Во время сечи у реки Каялы ветер стрелы наши в сторону сносил, а половецкие стрелы так и нёс тучами на Игоревы полки.

– А я ведь и раньше на эту стену поднималась, когда Игорь только в поход выступил, – призналась Ефросинья, заглянув в глаза Вышеславу. – Молилась здесь, чтоб поход ваш удачным был. Чтоб во время битвы солнце глаза вам не слепило, не томил вас зной и ветер дул вам в спину. Молилась я, как язычница, Яриле и Стрибогу[97].

Ефросинья вдруг сама прислонила голову к плечу Вышеслава.

Так и стояли эти двое на забороле недостроенной стены из свежеоструганных брёвен, объятые одним чувством печали, в котором было больше покаяния, чем сожаления.

* * *

Наблюдая, как смерды разгребают огромное пепелище на месте княжеского терема, Вышеслав одновременно беседовал с мастеровыми, приехавшими из Чернигова по повелению Святослава Всеволодовича возводить в Путивле новые княжеские хоромы. Святослав даже заплатил строителям вперёд из своей мошны.

Работы продвигались медленно, так как рабочих рук не хватало. Недавно завершилась жатва, а надо ещё засеять озимые да и смердам самим успеть до зимы заново отстроиться; в иных деревнях все избы сожжены половцами, в иных – половина.

Внезапно на двор, заваленный чёрными обугленными брёвнами, въехал всадник в малиновой шапке и красном плаще. Своим ярким одеянием он сразу привлёк внимание Вышеслава, а когда наездник спешился и приблизился к нему, то воевода и вовсе от изумления открыл рот.

– Ян, ты ли это? – воскликнул Вышеслав. – Да откель же ты, родной, взялся?

– Бежал из плена, Вышеслав Бренкович, – широко улыбаясь, ответил юноша.

– Да ну?!

– Ей-богу! И князь со мной.

– Что?! – Вышеслав боялся поверить своим ушам. – Игорь тоже бежал?

– Тоже, – кивнул Ян. – И Тороп бежал, конюх княжеский. Помнишь его?

– Где же теперь Игорь? – Вышеслав нетерпеливо схватил Яна за рукав.

– В Новгороде-Северском, – ответил тот. – Князь послал меня за супругой своей и за тобой, воевода. Омеля Оверьяныч рассказал князю, что ты жив-здоров. Так что собирайся в путь!

Сборы Вышеслава были недолги. Своего у него было лишь сапоги и оружие. С одеждой добротной Вышеславу Епифания помогла, приодела из мужниного платья. Коня тысяцкий Борис дал.

Недолго собиралась и Ефросинья.

В тот же день выступили в путь. Оказалось, что Игорь кроме гонца прислал в Путивль лёгкий возок для Ефросиньи.

В городке Глухове остановились на ночёвку. Здесь стояла сотня киевских дружинников по распоряжению Святослава Всеволодовича на случай нового вторжения степняков. От сотника Вышеслав узнал, что киевский князь оставил сильные отряды воинов также в Рыльске и Курске.

Такая забота Святослава Всеволодовича об Игоревой вотчине невольно тронула за сердце Вышеслава и Ефросинью.

Был вечер, когда возок Ефросиньи и сопровождавшие его всадники добрались наконец до Новгорода-Северского. Княжеский замок на горе был облит розовато-красным отблеском далёкого заката и казался чертогом некоего сказочного чародея.

Вышеслав нетерпеливо погнал коня вперёд по извилистым узким улицам, расположенным на склоне обширного холма. Редкие прохожие жались к заборам, шарахаясь от всадника, нещадно погонявшего своего скакуна.

Вот и ворота крепости, тёмные, будто зев пещеры.

Стража в воротах наклонила копья.

– Куда прёшь? – раздался окрик.

– Из Путивля! Грамота князю Игорю! – выкрикнул Вышеслав и пронёсся в детинец, расталкивая стражу.

На теремном дворе к Вышеславу подбежали челядинцы принять коня. Обступили ещё какие-то люди, среди которых Вышеслав узнал богатыря Омелю.

– Тебя и не узнать, друже! – воскликнул Вышеслав, тормоша Омелю за плечи. – Вырядился, как истый боярин!

– Так я теперь гридничий как-никак! – ухмыльнулся Омеля. – Князь мне даже невесту прочит из именитой семьи. Не одному тебе боярствовать!

Впрочем, в зазнайстве Омели было больше шутливости, чем спеси.

Подбежавшие стражи указали Омеле на Вышеслава:

– Вот ломится напропалую! Молвит, что из Путивля, ко князю.

– Знаю, – с важностью кивнул Омеля. – Князь давно его поджидает. – Он подтолкнул Вышеслава к теремному крыльцу. – Иди же! Игорь тебя ждёт не дождётся!

В теремных покоях всё так же стоял запах хлебного кваса, свечного воска и старинных ковров, висевших на стенах. Царил тот же полумрак в это время суток. Вышеславу показалось, что он не был здесь целую вечность и столько же времени не видел Игоря. Каким он стал, пройдя через поражение?

Молоденький княжеский отрок проводил Вышеслава до дверей, за которыми находился князь.

Вышеслав вошёл в светлицу с бьющимся сердцем.

У окна, склонившись над книгой, сидел на скамье человек, который сразу поднял голову, едва Вышеслав переступил порог. Черты его юного лица и одеяние выдавали в нём половца. Вышеслав не мог вспомнить, где он видел это лицо, эти знакомые глаза.

Из-за печи вышел Игорь и, раскрыв объятия, шагнул к Вышеславу.

– Друг мой!