А в нападении у противника играл Гусь — здоровенный дылда в настоящих футбольных гетрах со щитками, хотя в таких щитках нуждался, конечно, не он, а все те, против кого он играл.

Вспоминаю, прорвавшись сквозь нашу защиту, прокинул Гусь себе на ход и понёсся вперёд, как лось. Вот я и бросился ему не в мяч, а в ноги, резко всем корпусом — прямо под удар, чтоб он рухнул. И дальше не двигался.

Чувствую, Гусь действительно рухнул, слышу, крикнул он, что у него что-то вывихнулось, думаю: «Вот и щитки тебе не помогли…»

Потом меня, так же как и Гуся, унесли с поля. Нет, не на носилках, а просто оттащили к стене гуталинной фабрики. Правильно говорила Елизавета: «Снимешь панамку — удар получишь!»

Рёбра у меня оказались всего лишь крепко ушибленными, а большой палец на ноге только треснул. И всё остальное — слава богу, особенно не поломалось. Стыдно мне было потом возвращаться на эту поляну. Мало того, что я от неумения сыграл непозволительно грязно, но ещё — каким-то для себя бездарно жертвенным образом!

Через год я снова пришёл на поляну. Думал, всё позабылось.

— Нет, — сказали пацаны с уважением, — мы о тебе помним, — если это действительно был ты, кто тогда в белой панамке Гуся завалил!

Далась им эта панамка!

Коллекция

(опись)

Наш полк стоял под Славутой, посреди «широкой украинской степи»: обнесённые колючей проволокой штаб, казармы, танковый парк из 36 боевых машин и отдельно от них — за учебным полем — десять ДОСов — домов офицерского состава. Мой ДОС — № 9.

ДОСы построил Будённый, когда полк был ещё кавалерийским. При ДОСах стояли: Дэка (Дом культуры Красной армии) с четырьмя колоннами и водонапорная башня.

В Дэка крутили «Белоснежку» и «Школу мужества». Помню там и Новогоднюю ёлку 1957 года — для детей офицеров и сверхсрочников.

А с водонапорной башни во время войны, говорят, сбрасывали узников «Гросслазарета Славута» — концентрационного лагеря, бывшего на месте нашего полка с 41-го по 44-й год. Узники лагеря помещались в казармах, а в ДОСах жил командный состав. С той же казённой мебелью, может быть ещё будённовской.

— Даже если вы эту мебель выбросите, всё равно останутся стены, а в стенах — глубоко «угнездившиеся кладки». — Так говорили о паразитах морильщики паразитов — в длинных до пола фартуках, как у мясников. Местные. Их призвало наше ХОЗУ — хозяйственное управление — произвести во всех ДОСах одновременную санацию. Работали они в противогазах, в едком тумане.

Нас предупредили, чтобы мы с ними не общались. В случайном разговоре мы могли выболтать закрытые сведения об офицерах полка. Мы шутили насчёт этих сведений: «Комполка — упал с потолка, замполит — упал и не болит, начфин — нассал в графин, начпрод — насрал у ворот, зампотех — поклал на всех. И ротный — порошок рвотный». Наш ДОСовский фольклор, придуманный не нами. Рвотного порошка, например, никто из нас не видел. И даже — доДОСовский: в духе «уполномоченный — упал намоченный».

А вот «танковый парк из 36 боевых машин» — это, конечно, была настоящая, без шуток, военная тайна. Но устаревшая — после того, как Хрущёв сказал, что ствольная артиллерия — вчерашний день, а сегодняшний день — ракетно-ядерные силы. Поэтому вместо нашего полка появился ракетный. Сейчас нет и его. Есть — опустевшая воинская часть, говорят, заросшая борщевиками. Разваливающиеся постройки, стаи одичавших собак. Об этом доносит Сеть.

Слышится — степь.

Карту обстановки я зарисовывал в специальном планшете с прозрачным экраном для карт. И кармашками для компаса и курвиметра. На масштабной бумаге. Красно-синим карандашом «Командир»: железная дорога, фаянсовый завод, река Горынь, где-то вдалеке — Шепетовка.

Всё, что не могло быть изображено на карте, следовало описывать словами в виде «легенды» — на обороте.

Легендарной у нас была река Горынь. От неё, говорят, произошёл Змей Горыныч. А в Шепетовке боролись герои романа Островского «Как закалялась сталь» — с саботажем и контрреволюцией.

Да. Мы не стеснялись употреблять труднопроизносимые и не вполне понятные слова вроде «контрэскарпа» и «рекогносцировки». Так же как и матерщину — усвоенную нами из солдатских перебранок на футбольной поляне. К слову, «курвиметр» — ну чем не ругательство?

Обжираться «корнфлёксом» — кукурузными хлопьями — мы начали в 1960 году, а до этого нашей коронной едой был кусок хлеба с маслом, посыпанный сахарным песком.

Продуктовый и промтоварный магазины находились в ДОСе № 2, в смежных квартирах. В продтоварах мне запомнился плиточный «Гематоген» из бычьей крови и сгущённого молока, а в промтоварах — одеколон «Шипр» для папы и «Лесной ландыш» для мамы. Вокруг, повторяю, — степь, точнее — лесостепь. На карте для них полагались разные обозначения.

Да. Был там и лес. И дубрава, и хвойный лес — с высокими соснами. Туда мы совершали марш-броски с целью возведения штаба или шалаша-блиндажа. Называлось оно по-разному, даже ДЗОТом — наше сооружение из сложенных ветвей над какой-нибудь разрушенной землянкой. Или в траншее. Заросшей. Там мы пробовали курить самокрутки из сухих дубовых листьев. Не для удовольствия, но для подлинности.

Наверное, наш главный интерес заключался в том, чтобы строить штаб — а в уже построенном штабе — что? Делать было нечего. И тогда мы уходили на учебное поле — собирать гильзы.

Однажды мы там обнаружили брошенные после тактических занятий макеты, имитирующие бронетехнику — свою и условного противника — зелёную и чёрную.

Все макеты были сделаны из оструганных деревянных брусочков c включением марлевого бинта (маскировочная сетка) и пакли (отдельно стоящие деревья).

Несмотря на исходный примитивный матерьял, в изделиях узнавались: танки Т-34 и новейшие — Т-54, бронетранспортёры, САУ (самоходные артиллерийские установки), казармы и покрытый маскировочной сеткой штаб.

Технику мы забрали себе, а всё прочее оставили в поле.

А ведь среди этого прочего — вспоминаю я сейчас с огорчением — были и наши ДОСы, и водонапорная башня, и Дэка — с четырьмя колоннами. Их делал, наверное, настоящий художник. С душой и умением. Вряд ли такая точность требовалась по службе — четыре колонны. Всё, что видел, он запечатлевал как мог — из подручных средств, из оструганных брусочков.

— Никаких игрушек! Только — деревянные чурбачки! — впоследствии, прочитав про спартанское воспитание одного известного барчука, вспомнились мне эти макеты.

Я их поставил на подоконник: зелёные два танка и самоходку. И противотанковую пушку, чёрную. Позже к этой коллекции присоединилось грузовое судно «Либерти». Зеленовато-серое.

Его мне подарил Ваня, а ему — его дядя — дядя Серёжа.

В 45-м году дядя Серёжа, волею обстоятельств, оказался в бункере штаба