Говорят, в каждой коммуналке жил свой зэк и свой мент. В нашей — зэком был Владимир Миронович, дважды «сидевший» — «за спекуляцию». Тогда по разным экономическим статьям могла быть «привлечена» и вся наша квартира. Моя мама, например, подрабатывала тем, что втайне от фининспекции шила на заказ дамские платья, что запрещалось «как подрыв советской экономики и власти». Конечно, соседи могли бы настучать на маму, но и они — подрывали. У Татьяны даже был манекен — женский торс на роскошной подставке в стиле модерн. Татьяна его прятала за ширмой.

А милиционером у нас был Николай Васильевич, муж Татьяны Филипповны, майор МУРа на пенсии. Впервые о легендарной банде «Чёрная кошка» я услышал именно от Николая Васильевича — и о том, как долго он её выслеживал и никак не мог поймать, и о том, что их, «кошек», было несколько и одна орудует до сих пор. «Эх, Витя, всё в нашей работе держится на стукачах!» — печально говорил дядя Коля.

Припоминаю, как в комнате Владимира Мироновича мы слушали «Голос Америки», точнее его глушение — бу-бу-бу! Ходил Мироныч в отглаженных (в прачечной) сорочках и дорогих костюмах. Но кофе заваривал в мятой алюминиевой кружке — тюремной, — в которой он когда-то заваривал чифирь. Соседки жаловались, что Мироныч суёт свои грязные пальцы в их чистую соль и подворовывает: у кого — картофелину, у кого — морковку и лук. Схваченный за руку, нимало не смущаясь, Мироныч говорил, что он всего лишь одалживался — по-соседски.

Мне он также говорил: «Это твой соседский долг!» — когда я отволакивал его в уборную и там держал на толчке, чтобы он не грохнулся. «Соседский долг и гражданский!» — шутил Мироныч из последних сил.

В нашей комнате стоял «Рубин» — телевизор получше, чем мелкий соседский «КВН» с линзой. Поэтому наша комната, бывало, становилась общим для всей коммуналки просмотровым залом. И однажды — избой-читальней. Читали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Некоторые думали, что повесть так и называется — «Один день Ивана Денисовича Солженицына». Потому что никто такого писателя не знал.

Ничего особенного в этой повести не было. Было — подробное описание рабочего дня одного рабочего (разнорабочего) за номером «Щ 854». Номер был пришит к шапке, телогрейке и к бушлату Ивана Денисовича.

Помню этот номер «Нового мира», обёрнутый в чертёжную кальку — его принёс папа со службы — всего лишь на одни сутки. Читали вслух, сменяя друг друга, вечером и ночью папа, мама, я, соседи: Алла, Наташа, Ольга Дмитриевна. Слушали: старенькие сёстры Татьяна и Анна Вячеславовна, Мироныч, некогда «сидевший»; заходил и бывший майор МУРа дядя Коля, присаживался. Не слушали Татьяна Филипповна и бабушка (болели). И младшая сестрёнка Аня (ей четыре) спала. Мне тогда было пятнадцать.

Вспоминается: «…Цезарь, каптёрка, кавторанг…» и ещё: «…ноги в рукав телогрейки, сверху бушлат, спим».

Конечно, можно сказать, что эта повесть была спущена к нам сверху — по указке Хрущёва. Но что могла сделать одна его указка без нашего личного желания? Никто ведь не заставлял нас читать до утра этот нелёгкий и не вполне увлекательный текст. О тяготах и простых радостях принудительного труда.

Понятно: ажиотажный спрос… Желающие прочитать «Один день» записывались в очередь, и ещё неизвестно, когда бы мы его прочитали, если бы папа не достал его вне очереди, по блату. Но — только на одни сутки!

Сейчас, с точки зрения прошедших лет, мне кажется, что в нашем коллективном чтении помимо просветительского смысла присутствовал ещё какой-то другой смысл, неочевидный. Какой? Очистительный? Покаянный? Медитативный? Знаю точно, что само по себе коллективное чтение возвращало нас к традициям XIX века — семейных чтений в дворянских усадьбах, как у Аксаковых. Уникальный случай в истории нашей коммуналки.

Засыпающий чтец передавал повесть «свежему». «Главное, — думали мы, — дочитать повесть до последней странички, изо всех сил довести дело до конца. Ничего, потом выспимся».

Царский дом

Сталинская высотка, хрущёвская пятиэтажка, брежневская шестнадцатиэтажка. Какие ещё «этажки» могут стоять в этом ряду? (Архитектура бараков не рассматривается.)

Я родился и вырос в романовской трёхэтажке, построенной в конце позапрошлого века при Николае Втором («Николашкиной трёхэтажке»). Каменный дом, в самом центре Москвы, но без лифта и горячей воды.

В 1975 году дом срочно пошёл под снос — по причине ветхого фундамента, размытого рекой Неглинкой, вечно вырывающейся из своей трубы. Бабушка говорила, что аварийность была ему присвоена ещё до войны. Райжилотдел выдал нам пять адресов — вариантов переселения к чёрту на рога. Мы выбрали Отрадное.

И прожили там более 40 лет.

А царский дом на Неглинке стоит до сих пор, где и стоял. Не снесённый, несмотря на подспудное течение-точение неглинных вод.

Наверное, тогда что-то стряслось с его сносом.

Или пришёл приказ: снять с дома аварийность, как с человека судимость — за истечением срока давности.

Зелёные горы, белая панамка

Вспоминаю лето, проведённое мной на Зелёных Горах, у двоюродной тётки Елизаветы. Может быть, она ничего такого и не говорила про лес, просто сказала: «Зелёные Горы», а мы подумали: поросшие лесом.

— У нас, на Варшавском шоссе, — говорила Елизавета моим родителям, — такая же дача, как и где-нибудь в Загорянке, — простор, природа, птицы поют. Пусть Виктор поживёт у меня месяц-другой, а я уж за ним присмотрю — будьте уверены.

Не важно, что хвалёный лес оказался редкой берёзовой рощей, дом 10 по улице Зелёные Горы — бараком, а пели тут в основном электрички подольского направления. Главное — рядом с домом располагалась большая поляна с самодельными футбольными воротами (на одних воротах даже была натянута сетка — рыболовная, за неимением настоящей).

К поляне примыкала гуталинная фабрика, куда местные пацаны лазили тырить гуталин, уже расфасованный в круглых железных баночках, похожих на хоккейные шайбы и годных для игры в хоккей. Но тема моего рассказа — футбол.

В футболе, как и во всякой другой игре, многое делать запрещается — согласно условиям игры. Мне, например, запрещалось (тёткой Елизаветой) играть в футбол без постылой панамки — во избежание солнечного удара.

Целое лето я играл в панамке, но однажды мне пришлось её снять и спрятать. Случилось это, когда взрослые ребята вдруг пригласили меня сыграть за их команду. Неловко мне было в такой «девчачьей» панамке позориться перед взрослыми.

У них тогда не хватило одного игрока до комплекта, да и в воротах стоять никому из них не хотелось. Вот и поставили они меня