Но, отбросив дискуссии в сторону, интересно отметить, что этот вопрос оказался в центре внимания, и после краткого путешествия в сердце власти вслед за государственным визитом можно сделать некоторые полезные выводы.
Одним из них может быть следующий: возможно, китайцы стоят на пороге изобретения «третьего пути» между социализмом и капитализмом, всекитайского пути, который уже был опробован в истории этой страны со времен Поднебесной Империи.
Противоречивые, но, несомненно, оригинальные эксперименты Мао Цзэдуна над живым телом Китая оставили глубокие следы, которые уже невозможно стереть. Перезагрузка Дэн Сяопина удивительным образом учла это обстоятельство, что было показано в контексте маоистской формулы.
Мао, как Конфуций и как Дэн, резюмировал свою стратегию в общеазиатской и общекитайской формуле: «превращение поражений в победы».
Перед Китаем открылась великая возможность глубоко реформировать себя, ничего не отрицая, но преобразуя все. Экономическая реформа, не ставящая своей целью политическую и, в конечном итоге, социальную реформу, была бы гораздо хуже, чем противоречивое наследие Мао. Пекин встал на путь реформ задолго до Советского Союза. Ничто из того, чем был Советский Союз, не шло ни в какое сравнение с Китаем. Первыми это почувствовали наши бизнесмены, отметившие большую гибкость системы, хотя она все еще оставалась хаотичной, запутанной и усеянной мелкими препятствиями. Однако при должном терпении и самоотдаче можно было добиться поразительных результатов.
Единственным реальным риском был «перегрев» экономики, экспериментирующей с формулами, чуждыми политической культуре страны. Вероятно, Китай движется к серьезному кризису идентичности и социальному напряжению, которое пока невозможно предвидеть, но которое, несомненно, таит в себе взрывоопасный потенциал. Поэтому необходимо вооружиться изрядной долей прагматизма, чтобы противостоять неизбежно возникающим вызовам, которые следует планировать, даже несмотря на отсутствие немедленных решений. Очевидный парадокс – внедрение мощных доз капитализма в социализм для реализации грандиозного проекта «китайского» обобществления всего социума – был затеей с непредсказуемым исходом.
Когда дверь приоткрылась
Чтобы приблизиться к пониманию китайской вселенной, которая была и остается пространством терпения и многовекового труда, необходимо было сначала обрести состояние благодати, во многом исходящее из глубокой культурной подготовленности. Прибыть сюда, не обладая знаниями (особенно историческими), и, что еще хуже, полными предрассудков, как это часто бывает с нами, западными людьми, означало обречь себя на непонимание.
Китайцы, в свою очередь, не станут заставлять нас верить в небылицы. Напротив. Они, будучи прагматиками по своей культуре, не прибегая к обману, могут неожиданно приоткрыть нам завесу понимания.
Так, периодически посещая мастерские высочайшего уровня виртуозности, можно было уловить отблески их мышления. Без лишних слов становилось понятно, как мало значат самопожертвование и кропотливый труд по сравнению с результатом, который всегда должен быть безупречным и восхитительным. Для нас было непостижимо, что работница может трудиться со страстью художника и точностью инженера лишь для того, чтобы заработать несколько десятков юаней в конце дня, создавая при этом предметы высочайшей коммерческой ценности. Я попросил переводчика передать мое замечание, и ответ, хоть и риторический, был не так очевиден: «Правительству нужны деньги на ‘‘Четыре модернизации’’».
Я отправился посмотреть, как обрабатывается лак. Обстановка была всегда одинаковой: просторные комнаты с вентиляторами, маленькие радиоприемники, чашки с чаем, ощущение личной свободы, несмотря на ограничения, связанные с работой, выполняемой почти по конвейеру, по специализациям.
Даже на заводах и стройках не чувствовалось атмосферы усталости и стресса. Все происходило будто в замедленной съемке, подстроенной под неспешный ритм велосипедов и бамбуковых рощ.
И все же Китай оставался страной огромного, почти нечеловеческого труда. Длинные вереницы тяжелых телег, запряженных покрытыми потом лошадьми, бесконечные поля, вспаханные мотыгами, дороги и каналы, вырытые вручную, – от одной мысли о том, сколько человеческой энергии можно сэкономить с помощью малой механизации, нас охватывал ужас. Но ответ напрашивался сам собой, стоило лишь взглянуть на пульсирующий человеческий муравейник: сколько людей останется без работы? Сто, двести, триста миллионов? И вдруг все наши сожаления о бесполезной усталости пыльных извозчиков, которых мы обгоняли, укрывшись в своем автомобиле с кондиционером, рассеялись.
Чувство искупления витало повсюду. Безмятежные, улыбчивые, по-детски непосредственные толпы окружали меня волнами искреннего сочувствия, неподдельного любопытства, бескорыстной доброты или, быть может, наивной неосведомленности. Врожденная доброта этих людей, отсутствие агрессии, вопреки нашей враждебной литературе о «желтой угрозе», открытость и крестьянское уважение к «чужаку» позволили мне почувствовать себя как дома, будучи уверенным, что никакие неприятные сюрпризы не нарушат моего пребывания. Ни хулиганов, ни мусора, ни мошенников – с первого же дня было ясно, что все пройдет гладко, и никто не присвоит себе ни фыня[257].
Это чувство безопасности, которое дарил Китай, стало одним из ключевых моментов, окончательно покоривших мое сердце. Возвращение к основам маоизма, перепечатка в газетах знаменитых выступлений председателя в Яньане, призыв к молодежи рассказать о героических подвигах солдата Лэй Фэна[258], символа маоистской идеологии, были явными признаками необходимости возвращения к идеологической чистоте.
Возникал вопрос, насколько долговечным окажется феномен открытости. Одни называли его необратимым, другие проявляли осторожность. Наплыв туристов создавал нагрузку на всю инфраструктуру страны: менеджеры были встревожены, немногочисленные отели трещали по швам, а бывалые путешественники отмечали снижение эффективности. Транспортная система, особенно внутренние авиалинии, также находилась на грани коллапса.
Короче говоря, Китай еще не был готов, и стало очевидно, что ему пришлось столкнуться с ограничениями, бюрократическими решениями, необходимостью создавать имидж, спущенный сверху. Те, кто раньше считал себя привилегированным меньшинством, когда в столовой нас было всего десять человек, а в театре мы едва заполняли один ряд, теперь обнаружили, что страна «меняется», что им почему-то кажется, будто становится хуже. Они не понимали, что Китай, несмотря на огромные трудности тех лет, несмотря на потрясения от социальных перемен, несмотря на серьезные противоречия в политическом курсе, неудержимо рвался вперед.
Еще несколько лет назад было немыслимо найти в Пекине газету для иностранцев, а с 1980 года у нас появилась своя газета – China Daily; встретить магазин с импортными товарами казалось просто фантазией, но на Ванфуцзин, в Сидане и Цяньмэне уже красовались витрины со швейцарскими и японскими часами; и кто бы мог подумать, что можно запросто купить кока-колу, пачку
