нещадно ограбила, что, добавим, является крепкой основой нынешнего (или уже стоит сказать – недавнего?) европейского благосостояния. Протестантская деловая этика, описанная Максом Вебером, конечно, сыграла важную роль, но первичное накопление наши демократические учителя во многом осуществляли с помощью обычного грабежа.
Досталось от автора и легенде о «русском мессианизме», занесенном, как он справедливо замечает, в Россию с Запада в XIX в. и не являющимся исконно русской чертой. Как мы помним, в Предисловии, по ходу которого он умудрился обидеть почти всю западную русистику, По делает один из своих главных, а потому простых и очевидных выводов: Россия – это не Европа и не Азия (не говоря уже о географической искусственности подобных терминов). Россия – сама по себе: это отдельная культура, зародившаяся на границе (или периферии) культуры европейской и в течение многих веков не только сохранившая идентичность, но и отстоявшая независимость, культурную и политическую, перед лицом постоянной агрессии и, более того, добившаяся в этой нескончаемой борьбе немалых побед. Как читатель уже знает, дальнейший краткий обзор русской истории, составляющий большую часть содержания книги, служит подтверждением авторского тезиса.
Что сказать! Да, автор отменно расправляется со сторонниками цивилизационных клише. И это важно потому, что идеи подобного рода удалось (самыми разными способами) привить определенной части российского общества, особенно людям, якобы имеющим кое-какое образование. Да, печально восклицали они не раз, и недемократичные, и деспотичные мы, и вообще грязные. И страна у нас неправильная, и культура. Есть ли они среди читателей этого Послесловия, смогли ли они добраться до конца книги, которая аргументированно не оставляет камня на камне от тех общих мест, которые им казались само собой разумеющимися? Не знаю. Впрочем, и адептам какой-либо особой русской духовности книга М. По может не понравиться: ведь автор рассматривает «русский путь» в совершенно материалистических терминах и конкретных военно-политических координатах. Читают ли и они эти строки, готовы ли прислушаться к суждениям образованного чужака?
Так вот, кажется, что автору удалось создать до предела сжатую, но при этом вполне жизнеспособную концепцию российской истории последних пяти веков именно потому, что он никому не хотел угодить, а просто сказал то, что думает, без оглядки на авторитеты и карьерные перспективы. Будучи к тому же представителем школы позитивистской и скептической, в самом нормальном, традиционном, монтеневском смысле слова. А что до спорности некоторых его суждений, то необыкновенна дурна, если не сказать бесплодна, историческая работа, которая не вызывает дискуссии и желания подумать и, быть может, изменить не только точку зрения оппонента, но и свою собственную.
Маршалл По не оправдывает кровавых тиранов, правивших нашей Отчизной, не пишет с придыханием об исторической миссии русской цивилизации. Его очки прозрачны: через них видны и вызванный гиперцентрализацией общества перекос в распределении национального богатства, и присущий государственной жизни милитаристский оттенок, и многие другие вещи, которые совсем не должны быть безоговорочно симпатичны и россиянам. Но не надо путать оценку этих явлений с их объяснением (чем многие авторы сильно грешат). В отличие от них По удается сохранить хладнокровие при обсуждении многих негативных сторон российского исторического опыта. Для него это – часть естественного процесса, необходимая плата за культурную и политическую независимость перед лицом более развитого, лучше вооруженного и организованного агрессора.
Ведь исключением в мировой истории (тут с По опять не поспоришь) является Европа. Именно здесь произошел промышленный переворот, был заключен Вестфальский мир. В XVI–XVII вв. Европа стала мировым лидером. Европейцы это давно осознали и гордились своей исключительностью без малейшего зазрения. Впрочем, уже тогда наши западные соседи упирали на превосходство идейное, и только потом – на материальное. «Какими путями пришла Европа к культуре, как обрела она то достоинство, каким отмечена перед всеми другими народами?» – писал Иоганн Готфрид Гердер в 1791 г. в четвертой части «Идей к философии истории человечества».
Однако отнюдь не последнюю роль в европейском доминировании над миром играли успехи военные. По крайней мере, их очевидность было трудно отрицать и рядовому европейцу, и крупному мыслителю, и государственному мужу. Промышленное производство огнестрельного оружия и регулярная армия перебросили человечеству мостик из Средневековья в Новое время и обозначили начало «европейской эпохи» мировой истории. Одним из ответов на «вызов Европы» (отсылка к терминологии А. Тойнби) и, согласно По, единственным полностью успешным, стал «Русский момент».
При этом в XVI–XVII вв. Россия боролась с государствами европейской периферии, а в XVIII в. провозгласила, что сама хочет стать Европой, которая, в свою очередь, на рубеже XVIII–XIX вв. попала в полосу тяжелых политических пертурбаций. Поэтому неевропейскость России начала по-настоящему смущать западных историософов ближе к середине XIX в. (так, Гегель почти не упоминает Россию в своей «Философии истории»). Пусть с опозданием, но повлиял на это исход наполеоновских войн, когда «мы очутились в Париже, а русский царь главой царей». Военная мощь и устойчивость империи перед лицом иноземного нашествия произвели большое впечатление на европейцев, но не менее впечатляли многие, несомненно, средневековые аспекты общественного бытия величайшей континентальной монархии. Тогда впервые потребовались обоснования российской «отсталости» и «инаковости», и того необычного синтеза, который они являли миру. В этом По вслед за другими авторами находит объяснение вниманию, которое начиная с середины XIX в. уделялось татаро-монгольскому игу, якобы заставившего нашу родину свернуть с «западного цивилизационного пути». Признание того, что Россия не Европа, было слишком болезненным для российских мыслителей, пишет По (и здесь мы не можем не согласиться – для некоторых из них оно болезненно до сих пор), потому для объяснения реалий, нарушавших строй господствовавших философских идей, и родился «миф о татаро-монгольском иге».
Заметим, что при изложении истории средневековой Руси автора немного «заносит». Отчасти это произошло потому, что ученый поставил себе задачу спорить со всеми и излагать сложные исторические процессы в одном-двух предложениях (повторимся: книга ориентирована на средних западных интеллигентов, т. е. на людей, которых уже два века кормят сказками о русском варварстве и безнадежной цивилизационной отсталости). Оттого не хотелось бы останавливаться на мелких, пусть и режущих глаз огрехах.
Свой наиболее доказательный тезис автор выдвигает в главе, посвященной постсредневековой Руси (если использовать этот термин в соответствии с традиционной терминологией, которая в отношении России как минимум не вполне адекватна). То есть Руси-Московии, впервые вошедшей в близкий контакт с Западом – Западом Возрождения, Реформации и надвигавшихся промышленного и экономического переворотов.
Окончательно Московская Русь, считает По, сформировалась примерно в то же время, когда резкое развитие европейской мысли и техники делало Европу повелительницей мира. Тогда, в XVI в., по всей планете было раскидано множество различных империй, которые автор объединяет термином «империи раннего модерна» (premodern empires). Здесь можно поспорить
