Генерал Скенони лично сопроводил маленькую экспедицию до зеленой стены, однако не торопился перепоручить ее сельве. Начальник парагвайского Генштаба явно мешкал, который раз спрашивая Серебрякова, знавшего испанский не хуже Ивана Тимофеевича, о надежности карабинов и беспокоясь о прочности бурдюков. Наконец, все-таки набравшись решимости, обратился к дону Хуану:

– У меня есть особая просьба к вам от министра Риарта. Простите, но ранее не было возможности известить вас об оной.

Смущение генерала, подобно многим военным не выносившего лицедейства и потому явно не одобрявшего возложенного на него поручения, объяснилось, когда из густой, словно чернила, тени, разлитой сцепившимися между собой деревьями, навстречу Ивану Тимофеевичу и его товарищам шагнул высокий лопоухий субъект. Невозмутимость этого материализовавшегося призрака была сродни невозмутимости хорошо отобедавшего леопарда.

Человека звали Френсисом Фриманом.

Мистер Бьюи вновь философствует  

За семьсот километров от куска отвоеванной у сельвы земли с теснившимися на ней казармами и флагштоком над ними, на вершине которого полоскался ветром красно-бело-голубой флаг, представитель британской фирмы с удовольствием выцедил рюмочку местного рома. Его собеседник предпочел навестить террасу «Гран Отель-дель-Парагвай» в час, когда можно было не беспокоиться о свидетелях. Асунсьонский вечер вновь не подвел – какое-то время Луис Риарт даже не различал лица англичанина, хотя тот сидел весьма близко. Мистер Бьюи не скрывал приподнятого настроения. В том, что Риарту удалось организовать за короткое время столь нужное мероприятие, он видел руку судьбы. Подданный Ее Величества, арендующий в лучшем столичном отеле целую анфиладу комнат, сегодня мог позволить себе и такую роскошь, как откровение. Когда речь зашла о Хуане Беляеве, британец заметил:

– В нашем деле, дорогой дон Луис, наиболее эффективна система управления, при которой малые мира сего даже не подозревают о том, в чьих интересах действуют…

– У дона Хуана есть веские причины для сотрудничества с моим ведомством, – со всей серьезностью откликнулся на цинизм англичанина Луис Риарт. – Он занимается географией, антропологией и буквально бредит индейцами, а кроме того, мечтает расчистить земли Чако для колонии своих соотечественников, в чем мы также заинтересованы.

– «Шелл Ойл» должна быть благодарна ему за эту совершенно бесплатную для нее услугу.

– Вряд ли Беляев об этом думает, мистер Бьюи.

– Ну и прекрасно. Разве не славно, когда чаяния больших и малых людей полностью совпадают?

– Я не вижу особой разницы между доном Хуаном и теми, кого вы называете большими людьми, мистер Бьюи. – Риарт с трудом скрывал раздражение. – Поверьте, его услуги стоят не меньше, чем ваши…

– Разница в том, дон Луис, что подобные мне и вам индивидуумы могут себе позволить попивать канью в то время, когда другие рискуют в любую минуту быть нанизанными на вертел. Для нас, находящихся здесь, в спокойном засыпающем городе, умереть – значит столкнуться с обстоятельствами, которых в девяносто девяти случаях из ста просто не может быть. Это то же самое, что оказаться раздавленным хотя бы вот тем великолепным падубом, растущим на противоположной стороне улицы: шансы, что дерево повалится, когда, попрощавшись со мной и отправившись к своему автомобилю, вы окажетесь рядом с ним, как понимаете, ничтожно малы… Иное дело – проскользнуть мимо морос.

– Что же, позвольте мне проверить правильность ваших выводов, мистер Бьюи, – сказал Риарт, поднимаясь. – Тем более что все разногласия между нами, как я понимаю, улажены…

Англичанин от души рассмеялся:

– Посидите еще немного, дон Луис. Не торопитесь. Что касается дерева, под ним можно простоять еще пятьсот лет без опасений безвременно покинуть своих близких…

– И все же, мистер Бьюи, предпочту лично убедиться в торжестве теории вероятности…

Попрощавшись, Риарт спустился, пересек мостовую и, оказавшись под деревом, невольно поднял голову; подсвеченный уличным фонарем падуб действительно был великолепен. Несколько его ветвей нависали чуть ли не над серединой улицы.

– Я прав? – крикнул англичанин с террасы.

– Несомненно, – отвечал Риарт. – Несомненно.

Курс – северо-запад  

Первый день экспедиции завершился привалом в гуще кустарника, ветви которого опытные проводники нагибали, а затем связывали над головами, сооружая некое подобие шалашей. Щебетание, щелканье, хохот и бормотание попугаев, туканов, гологорлых звонарей, филидоров, листовников и прочей пернатой мелочи, то и дело мельтешащей в зарослях и разноцветными каскадами выпархивающей чуть ли не из-под ног, сменились не менее невыносимым уханьем сов и филинов. Вместе с погашенным костром погасло и зрение. Экштейн с ужасом обнаружил, что невозможно разглядеть не только что-нибудь на расстоянии вытянутой руки, но и саму руку. В ночной сельве, которая после работы лейтенанта с мачете не без основания представлялась ему чудовищем с миллионом древесных щупалец, постоянно что-то шевелилось, шуршало, трещало и чавкало. Под его гамаком расположился хор неведомых насекомых, их зудение сводило с ума. Паническое ожидание того, что к лагерю вот-вот подкрадутся твари, сравнимые разве что с персонажами «Вия», заставляло бедного Александра Георгиевича всю ночь не выпускать из рук револьвер. Но и надежность револьвера тоже вызывала тревогу: воздух, пропитанный гнилым запахом поросших грибами деревьев вперемешку со сладковатым парфюмом бесчисленных орхидей, был настолько влажным, что порох в патронах вполне мог отсыреть. Несколько примиряло с действительностью спокойствие, с которым его спутники, включая навязанного экспедиции британца, разошлись по своим растянутым между стволами постелям, а также полное равнодушие к происходившей вокруг вакханалии мулов, лишь изредка пофыркивающих в сооруженном для них из лиан и веток загоне.

В конце концов Экштейн попытался взять себя в руки и принялся восстанавливать в памяти минувший день. Незаменимым учителем для впервые попавшего в сельву лейтенанта оказался сержант Эскадо – низенький человечек с бородкой-эспаньолкой и влажными бусинами-глазками. Разведчик показал Экштейну, как нужно управляться с тесаком, чтобы к вечеру от усталости не отваливалась рука и чтобы не набить мозоли, настоятельно советовал смазывать ладони соком растения, напоминающего лопух, которое он называл сейей: любые воспаления кожи мучают здесь долго и, как правило, чрезвычайно болезненны. Этот сроднившийся с сельвой Натти Бампо безотказно готов был делиться опытом, решительно сняв эту часть забот с Ивана Тимофеевича. Беляев не возражал: сам он был занят по горло. Кроме наблюдения за движением вверенных ему людей и мулов, руководителю экспедиции приходилось постоянно возиться с линейкой, транспортиром и листами бумаги. Оказываясь рядом с Экштейном, советник Генштаба не скрывал досады:

– Ладно Скенони, человек подневольный, но Риарт-то мог бы поговорить со мной насчет еще одного участника… Какое ребячество! Он что, не понимает: я несу полную ответственность за предприятие? Теперь придется пересматривать рацион; у нас каждый сухарь на счету.

– Возможно, министр боялся, что вы ему откажете, – предположил Экштейн.

– Правильно боялся.