Его ни с кем не спутать – Левитан!

«И в двадцать первом веке победим!..»

И в двадцать первом веке победим!

Сомкнулись крепче звенья поколений.

Объединились горы, степи, льды,

Народ и меч, Твардовский и Есенин!

Все праотцы воюют за Донбасс,

Все воины Руси, как прежде, в силе,

И сдвинули щиты, и молят нас,

Чтоб ни на шаг назад не отступили.

Из будущего русичи шумят!

У самого порога на подхвате

Передовой космический отряд –

Идёт за нами он, сменить на вахте.

Теперь мы вместе, чувствуем плечо,

Клокочущий огонь тех измерений!

Сейчас нацистам будет горячо –

Нацистам всех возможных поколений.

Что у нациста в шкафу

Что у нациста в шкафу

И на каминной полке?

Мятый шеврон ВСУ,

Сэр Люцифер на футболке,

Маленький хищный топор,

Старая балаклава,

Чтобы окончить спор

И не настигла слава.

Автор засаленных книг

Смотрит. Усы квадратом.

Злобный, больной старик,

Кажется, кроет матом.

Лезет на стену флаг

С грацией тёмной твари,

Лезет упорно так –

Кровью его призвали.

Чёрная-чёрная мгла

Колет себя ножами.

Внешних четыре угла

Свастику крутят сами,

Остро заточен край.

А подойдёте близко –

Первым экспрессом в рай,

В пекло ли по прописке.

Спят у нациста в шкафу

Белые детские кости.

Вас пригласят в игру,

Просто зайдите в гости.

Едет шестой маршрут

Прямо до чёрного края.

И пацифисты тут,

И либералов стая.

Гнев

Довольно говорить слезоточиво

и ежечасно зажигать свечу.

Сейчас я выйду из воронки взрыва

богиней мести. И захохочу.

Артиллерист посмотрит из угара –

ни образы, ни звуки не ясны.

Страшись! Явилась огненная Мара,

что рвёт психоделические сны.

«Стоят под Богом…»

Стоят под Богом

Дьяволом клеймённые.

Снимают нехотя

одежды запылённые.

И – адский визг,

и рвутся барабанные.

Заплачут кровью

лики православные.

На бренном теле,

как во чистом полюшке,

резвится ад,

разлито горе-горюшко.

Кресты и крылья,

бороды козлиные

и всех нездешних

символов бессилие.

Не устояли

Дьяволом клеймённые.

Не защитили

пентаграммы чёрные.

Так было встарь,

так есть и так предсказано:

не сдюжит зло,

не ляжет безнаказанно.

Вальгаллы миф –

для скандинавских воинов.

Пройти туда

подонкам не дозволено.

Открыты двери

ада христианского,

непоэтичного

огня мытарского.

К безразличным

Да, вот такая эта правда жизни.

Тяжёлые бои. Мужчины гибнут.

Уходят в грунт, становятся Отчизной,

А запад сердца вывернут и вынут.

Нацизм цветёт, как борщевик чубатый,

Захватывает новые пространства.

Так просто не корчуется. Куда там!

Плетёт своё землячество и братство.

И каждый день кочуют дети-птицы

В надземье, в мир. Журавлики в конверте.

А здесь – Аллея ангелов. И лица.

И новые добавят на рассвете.

Вот правда. Но на что она пригодна?

От этой правды – спиться и оглохнуть.

Принять её? Поверить всенародно?

Гораздо проще сразу лечь и сдохнуть.

Да как её вообще объять возможно?

Она монументальна, как столетье.

Её ведь надо загонять под кожу –

И соль, и пепел, и кровавый ветер.

Ведь есть совсем другая правда жизни.

Тяжёлая, как дева в контрабасе,

Досадная, как пятнышко от вишни,

И неподвижная, как муха в квасе.

Не тяготятся ею, а недужат,

Рассматривая лик её беспечный.

Перетирают, поглощая ужин,

Сочтя её родней и человечней.

Бутерброд

Ты мажешь сливочное масло

На толстый пористый ломоть.

Здесь микромир, где ты – Господь,

А маленькие вещи – паства.

И утро раскрывает рот

В зевке горячих томных чашек,

И ждёт на вертеле барашек,

И припаркован автобот.

Великолепен этот дом,

Черта которого – избыток.

Готовы кадры для открыток:

Твой рай и, чуточку, Содом.

Ухожены твои угодья,

Блестят твои материки,

Но – странно! – рвутся из руки

Всегда покорные поводья.

Тревожный, неприятный шум

Несётся из открытых окон.

Неуправляемым потоком

Летит навстречу время. Штурм!

Большой многополярный мир,

Где крайности столкнулись лбами,

Грохочет пиками, щитами,

Идёт, снося углы квартир.

Тут движется рекой народ.

«О чём гудит?! О ком заплакал?!»

И – маслом на пол! Маслом на пол

Ложится свежий бутерброд.

Камень, ножницы, бумага

Никто не усомнится в силе камня.

Незыблем, крепок. Истончает сталь,

Крушит века. И вечности хрусталь

Растёт на нём кристаллом, как медаль,

Заслуги каменной твердыни славя.

Да, долог камень, но имеет срок,

Пусть этот срок неимоверно длинный.

Когда по камню бьёт кумулятивный,

Идёт на ты слепой осколок минный –

Всё гибнет, рассыпается в песок.

А человек… Через полсотни лет

Сгорает сам, как тонкая бумага –

Теряет влагу кожаная фляга.

Что на войне спасает? Ум, отвага

Или богами выданный секрет?

Что ж рукописи не горят в огне?

Мир полнится великими делами,

А в той игре, где говорят руками,

Бумага снова побеждает камни.

И воля поднимается во мне!

На взятие Лимана

(Поддубный пишет…)

Поддубный пишет: «Фронт гудит!»

Шатает стан врага.

Трёхжильной тетивой звенит

Донбасская дуга!

«Отважные» дают огня,

Берут в тиски Лиман.

Кровит изрытая броня,

Смыкается капкан.

Нацбатов гаубицы орут

И катятся назад.

А сверху им приказы шлют:

«С позиций – только в ад!»

Ярятся слуги сатаны,

Теряют берега,

Дерут им кожу со спины

Козлиные рога.

И с жутким посвистом летят

Их мины в города.

В Рубежное, где нет солдат,

Врывается беда.

Но близок час! Теснят врага

Союзные войска.

Звенит Донбасская дуга,

Напевна и крепка.

«Лиман за нами! Город взят!» –

Поддубный говорит.

И в каждом сердце бьёт набат,

Донбасский фронт гудит.

Жёлтое солнце

Что ж. Не жалейте и не подходите.

Тело в бархане. Солнце в зените.

Я – голова, мои губы – бумага,

Кровь моя – тёмная, кислая брага.

В небе командуют «к бою!» и рвётся

Жёлтое – чтоб его! – желчное солнце.

Всё, что снаружи – до визга заточено,

Всё, что внутри – до основ раскурочено.

Фразы идут, повторяясь ехидно:

«Мзду не беру», «За державу обидно»…

Фразы плывут в миражи, с ветеранами,

Тают в пустынном огне за барханами.

Выстоим

Нет тебе прощения,

Слабости слеза!

Только наступление –

Смертная коса.

Только пламень истовый,

Свист над головой.

Встать горой да выстоять

На земле сырой.

Вырвать гада чёрного

Из родных глубин,

Коршуна